Мой Израиль

Я нужен миру, как нужен первый звонок перед началом очередного действия спектакля, к которому на сцене уже всё приготовлено, кроме пустякового косячка, который всегда успеют прибить, пока будут спешить из буфетов, курилок, туалетов, – он нужен, этот первый звонок, хоть и возникает вопрос, зачем он, если дается второй и третий, и гаснет свет, и поднимается занавес, а они все ещё жуют, чего-то хрустят, устраиваются, и происходящее на сцене не захватывает зал, сцена живет своей жизнью, а зал своей, и лишь потом, когда много упущено, зал начинает разбираться в происходящем на сцене, правда жизни его захватывает, и вот зал слился со сценой – произошёл тот сплав, о котором находящиеся на сцене мечтают.

Я нужен миру, как ожидающему с надеждой рассвета тяжелобольному, в состоянии которого может наступить кризис, когда в ночной тишине широко раскрытые глаза не закрываются и кажется, что всеми забыт, заброшен, покинут, оставлен и никого не дозваться, – нужен рядом кто-нибудь, делящий с ним страдания, чтобы можно было в тревожных коротких забытьях ускорить время до утра, когда придут врачи – они должны что-нибудь придумать.

Ну кто ещё так нужен миру?

В этом моя б-гоизбранность.

И я от нее никогда не откажусь.

Во имя мира.

И я кричу, переполненный радостью: мой мир, ты слышишь, я тот, кто я есть!

Но чтобы оставаться тем, кто я есть, я должен идти по тропе моего народа.

Только на тропе своего народа можно оставаться тем, кто ты есть.

И я нужен тебе, мой мир, только таким – идущим по тропе моего народа.

Поэтому я спрашиваю и требую ответа по праву моего народа, полученному в тысячелетиях: мой мир, ты видишь, это иду не я, это идет твоя суть.

Мой мир, мы пойдём вместе.

Я тебе буду нужен.

Я тебе пригожусь.

Куда мы пойдём?

Сентябрь 1972

Взмах, ещё взмах, и ещё.

Я как птенец машу своими крыльями.

Я вылупился, получив тепло больших птиц с сильными крыльями, излучающих его всем, кто должен вылупиться, и возможно, вызвал у них удивление своим появлением, но у этих птиц только так – всем крыльям хватит места в небе.

И мои крылья подрастают рядом с сильными крыльями, и благодаря им я ещё не потрёпан, ведь всегда можно свалиться и попасть в чьи-нибудь лапы, если нет рядом сильных крыльев.

Сильные крылья больших птиц так рубят и рвут воздух вокруг, что поднялись мои пёрышки, и я почувствовал, что они не только пёрышки, и хоть не знал еще, что это такое – иметь крылья, невольно замахал, как птенец, которому предназначена иная жизнь, чем та, которой он живет, пока не чувствует крыльев, и познаваемая только с крыльями, а без них неведомая, и в которой, что бы там ни было, и как бы ни отличалась от прежней, и какие бы ни были опасности и невзгоды, и куда бы, в конце концов, ни занесли крылья, – единственная и естественная, если только подрастают крылья; и лишь после того как замахал, почувствовал, что замахал крыльями.

И замираю от восторга, что и от моих крыльев, пусть слабо, но рубится и рвётся воздух вокруг, как у больших птиц с сильными крыльями.

Взмах, ещё взмах, и ещё.

И летят перышки-листики от взмахов крыльями.

Они рождены новой главой моей жизни, потребовавшей от меня крыльев.

И, может быть, за этой главой моей жизни видится, что, как и у других людей, есть непреходящая глава их жизни – «моя Россия», «мой Дагестан», «моя Армения» и другие, – так и у моего народа есть непреходящая глава его жизни – «мой Израиль».

Вот и ещё один взмах крыльями – и ещё один листик полетит.

Может быть, впервые вышедший на необычную для себя тропу почувствует прелесть трудностей этой тропы и снова выйдет на нее, когда появится уже новая глава его жизни.

Для этого надо жить: посадить дерево на родной земле, положить камень в родную землю, утолить жажду тысячелетий из родника родной земли – надо жить.

А пока – непреходящая глава.

А пока, листик, лети.

Октябрь 1972

Каждый шаг по тропе приближает к вершине.

И однажды в конце очередного участка тропы подкрадывается вопрос: может быть, завтра вершина?

Может быть, и завтра.

И завтра какая-то неудовлетворенность – что-то большее ожидалось от вершины.

Но разве виновата вершина?

Какова тропа к вершине – такова и вершина.

Но все-таки, может быть, завтра?

И я смотрю на мою завтрашнюю вершину.

А вокруг – много взятых вершин. Много и повыше моей, только не каждый на взятой им вершине сложил пирамидку и оставил в ней записку.

Невысока моя вершина. Наверное, можно взять и большую. Но зачем?

Достиг высоты, чтобы лететь, – и летишь.

А главные наши вершины – впереди.

И будут браться вершины, пока хотя бы одна пара глаз будет торчать сквозь невысокую решётку, которую можно взять одним прыжком.

И будут лететь перышки-листики, рождённые взмахами новых подрастающих крыльев.

Перышки-листики будут лететь, потому что если не будут рождены взмахами крыльев, то будут вырваны из себя с кровью, – картина тропы моего народа, выполненная натуральными красками, и на расстоянии не видно грубых, шероховатых, грязных мазков, слившихся в благородную картину, и разговоры о качестве мазков мешают наслаждаться взволновавшей картиной.