Мой Израиль

Фрау Грета напоминала отощавшую и одичавшую кошку, воспитанную в приличном доме. Одежда висела на ней, как на чучеле, и длинные сухие пальцы, непрестанно перебиравшие то шарфик, то скатерть, то складку на юбке, постукивали друг о друга. Ее домик прятался в глубине вишневого сада. Был конец августа. Вишни висели пригоршнями там, где их еще не обобрали, и время от времени шлепались на землю с приглушенным аханьем. А-ах! В саду были расставлены пятиугольные столики, окруженные скамейками. Счетом три. Деревянные серо-бурые с желтыми пятнышками лишайника, как полагалось прибалтийской дачной мебели. За столиками сидели мужчины, похожие на моего знакомца. В таких же перелицованных твидовых пиджаках. И все ели торт с вишнями, запивая его пахучим кофе. Ах, что это был за торт с вишнями!..

Но обратимся к героине нашего рассказа. Она родилась в 1928 году в Кенигсберге в семье зажиточных негоциантов по фамилии Шлоссберг, что означает в переводе с немецкого «замковая гора». В 1933 году, когда к власти пришел Гитлер, Шлоссберги бросили все и уехали в Палестину. Поселились в Тель-Авиве. В 1943 году наша героиня, которой было тогда 15 лет, встретила Ицхака Рабина. В 1949 году они поженились. А в 1995-м, за несколько лет до золотой свадьбы, Лея стала вдовой первого израильского премьер-министра, убитого по политическим мотивам. В немалой степени ее стараниями он был превращен в национального великомученика. Но даже ей не удалось раскрыть тайну его гибели. Лея Рабин вспоминала: «Я услышала три коротких разрыва. Что это было? Хлопушка? Пистоны? Вдруг оказалось, что я стою одна и кто-то кричит: „Это было не по-настоящему“. После этого второй телохранитель втолкнул меня в следующую машину в ряду. Это была та же машина с телохранителями, что сопровождала нас от дома до демонстрации. „Кадиллак“ с Ицхаком, водителем Дамти и телохранителем Йорамом Рубином медленно отъехал. Затем отъехала машина, в которой сидела я. Мы поехали мимо толп, по улицам, не останавливаясь на красный свет. „Куда мы едем?“ — подумала я. Я не видела ни „кадиллака“, ни других машин с охраной. Я полагаю, ребята сами не знали, куда мы едем. Снова и снова я спрашивала их: „Что случилось?“ — и каждый раз они отвечали мне: „Это было не по-настоящему“».

Крики «это не по-настоящему!», точнее, «стреляли холостыми!» слышала вся страна, сидевшая в эти минуты перед экранами телевизоров, поскольку несчастье случилось в конце широко разрекламированного митинга в защиту мирных соглашений в Осло, в эффективности которых к тому времени вроде бы сомневался и сам Ицхак Рабин. Так утверждал бывший начальник Генштаба Дан Шомрон во время гораздо более поздней телепередачи, в которой я принимала участие. Говорил он это членораздельно, в микрофон, ничуть не пытаясь скомкать сказанное или подвергнуть его сомнению. Тогда, на рубеже 1999 года, это еще считалось ересью. Сейчас мнение политологов-международников, согласно которому Соглашения в Осло в силу их несовершенства изначально не могли привести к миру между Израилем и палестинцами, распространилось столь широко, что стало почти неоспоримым. А требование повторного следствия по делу убийства Ицхака Рабина по причине целого ряда нестыковок в первоначальной версии продолжает висеть в воздухе.

Лея Рабин была заинтересована в дополнительном следствии, но при этом до конца своих дней продолжала клеймить и люто ненавидеть людей, признанных виновными в смерти мужа. Так же яростно она продолжала настаивать на реализации Соглашений в Осло. Создавалось ощущение, что мирный процесс — не политическое приключение, предпринятое ее вечно колеблющимся и усиленно рефлексирующим покойным супругом, а дело жизни самой Леи. Ей удалось заставить правое правительство выделить солидную сумму из бюджетных денег на строительство Центра имени Рабина, музея и места встреч единомышленников, настроенных на продолжение мирного процесса всеми возможными и невозможными способами.

В самый разгар кампании по сбору средств на этот центр меня пригласили на заседание, посвященное увековечению памяти убиенного премьер-министра. Народу было много. В основном представители левого лагеря, журналисты, писатели, историки и политики. Пригласили меня как специалиста по «русскому голосу». Присутствующие очень хотели присоединить этот «голос» к общему потоку славословия Рабину и действиям в поддержку мирного процесса. «Голос» в большинстве своем сопротивлялся и тому и другому.