Мой капитан

Я вновь взглянула на останки своего дома, и жуткая, ни с чем не сравнимая боль внутри пронзила меня.

Послышались чьи-то шаги. Я оглянулась. Ко мне шла моя горничная – Маша. Ее побитое лицо было перемазано сажей, платье изодрано.

Из моей груди вырвался всхлип, слезы хлынули по щекам.

– Маша! – вырвалось у меня, и я из последних сил кинулась девушке на шею.

Мария ответила на мое бурное приветствие крепким пожатием в своих объятиях.

– Машенька, где мама? С ней все в порядке?

Девушка отвела взор.

– Маша! Отвечай!

Горничная испуганно отшатнулась от меня, и я поняла, по выражению ее лица, по не желанию говорить, что что-то ужасное случилось с моей горячо любимой маменькой.

– Мама! – позвала я.

– Анна Петровна! – крикнул Маша, – Аня!

Я не слышала ее, метаясь по пепелищу своего когда-то прекрасного дома.

Крепкие руки неожиданно поймали меня и встряхнули. Это был Павлуша. Я взглянула в его глаза, и прочитала в них такое глубокое чувство вины, что мне стало еще хуже.

– Паша, – всхлипнула я, – где мама?

Наш возница, крепко, будто ободряюще сжал мои плечи, и тяжело вздохнув, повел куда-то. Когда мы обошли пепелище моего дома, я поняла. Домик конюхов уцелел.

Я ускорила шаг, и почти бегом ворвалась в постройку.

На узкой койке, в углу, со смертельным спокойствием на лице, лежала мама. Ее черные волосы были тщательно заплетены в тугую косу, она была одета  в черное, непримечательное платье, но единственное, по всей видимости, из уцелевших. Я коснулась маминой руки. Она была холодной.

В ту секунду такая усталость и отчаяние навалилось на меня!

Мои ноги подкосились. Я упала на колени, рядом со смертным ложе маменьки. Глаза больше не источали слез, сухой ком перехватил горло. И такое жуткое безразличие ко всему охватило меня, что  стало невероятно хорошо…

– Когда это случилось? – чужим голосом спросила я.

– Еще когда вы уезжали, Наталье Сергеевне не здоровилось. Она жаловалась, что грудь будто сжимает. А потом, когда вашу карету задержали, а вас в тюрьму посадили, у нее приступ случился. Она во всем себя винила. Потом приехал князь Белов и сказал, что якобы вашего батюшку казнили вчера, а братца то в ссылку отправили. Как только князь уехал, Наталья Сергеевна легла отдохнуть здесь вот. Утром я ей завтрак принесла, а она уже холодная была. Вот так, барышня. Как она рыдала-то, когда солдаты усадьбу жгли! Я пыталась их прогнать, да ударил меня один так, что я уж и не помню ничего после…

Я слушала ее, и не понимала. Отца казнили? Колю в ссылку? Мама умерла,… и дома нет. Я одна…совсем одна.

Я положила голову на мамину грудь, как когда-то делала в детстве. Но не мерное дыхание, ни стук ее сердца не могли больше успокоить меня. Я осталась совсем одна в таком огромном мире…

Маша нежно погладила мои волосы. Я не плакала. Меня сковал холод.

– Если желаете, барышня, – вторгся в нашу скорбную тишину громкий бас Павлуши, – можно маменьку вашу прямо сейчас схоронить. Я могилку то выкопал…

Я взглянула на уставшего Павлушу, и поднялась на ноги.

– Да, так будет лучше… – отозвалась, стараясь преодолеть озноб.

Маша взглянула на меня, быстро отыскала Павлушин тулуп, и накинула его мне на плечи, поверх мундира капитана.

Мы втроем переложили маму в сколоченный Павлом гроб, и вынесли на улицу. Там, и правда уже была готова могила. Мое сердце, казалось, замерло, когда я увидела ее.

– Стойте, а священник? Мама не простит мне, если я предам ее земле без молитв…

Паша оглянулся на деревенскую церковь, что стояла всего в версте от дома, на окраине деревни. Мы с Машей проследили за его взглядом, и поразились. Из деревни шли люди. Кто на телегах, кто пешком. Среди них был и отец Онисий. Уважаемый батюшка, настоятель деревенской церкви. Хорошо, что деревня уцелела, и людей не тронули…

Жители деревни собрались почтить память моей матушки, и предать ее земле. Некоторые подбадривали меня, другие приносили еду и теплую одежду. Весть о моем возвращении достигла всех.

В тот мрачный день снега не было, выглянуло солнце. И нас окружала только грязь. И от этой теплой и солнечной погоды мне было только хуже.

Между тем, отец Онисий прочитал молитвы над телом моей мамы, и деревенские мужчины осторожно заколотили гроб, и опустили его в могилу. Я простояла до конца, не смотря на то, что ноги подкашивались, и меня бросало то в жар, то в холод. Вот уже все разошлись, скорбно поглядывая в мое бледное лицо.

Потом ушли и Маша с Пашей, позволяя мне побыть с мамой наедине. Я не знаю, как долго я простояла над могилой, но когда я оторвала взгляд от холма сырой земли, небо затянуло и дул резкий, порывистый ветер.

Я развернулась на ватных, затекших ногах и направилась к домику возницы. С каждым шагом я чувствовала, что силы покидают меня. Мир помутнел перед глазами, ветер швырнул в лицо мелкий мокрый снег. И, казалось, от этого порыва, я упала на землю. Больше я ничего не чувствовала, не понимала и не видела. Пришла горячка, а вместе с ней и бред.

4

Я пришла в себя в теплом домике возницы. Маша и Павлуша занесли меня. Как только я раскрыла глаза, надо мной появилась моя верная помощница.