Мой Кир Булычёв, мой Рэй Брэдбери и другие мои писатели…

Вот и в тот день мама взяла нас с Наташкой, подобно прочим несчастным мамашам в поезде, и повела гулять в степь. Там ещё сохранилась зелёная трава и даже какието цветочки. Мама с двухлетней Наташкой собирали букет, а я гонялся за кузнечиком. А потом оглянулся и увидел, что наш поезд дёрнулся и медленно двинулся. И только после этого до нас донёсся предупреждающий гудок.

Не знаю, не помню, что сподвигло машиниста совершить такой поступок, но люди, разбредшиеся на сотни метров от полотна, кинулись, подхватывая детей, к поезду.

Мама схватила Наташку – ей ведь не добежать! А мне крикнула, чтобы не отставал.

Я бежал и трясся от ужаса, что поезд уйдёт и мы останемся в степи.

Я ненавидел Наташку, потому что мама успеет донести её до поезда, а меня забудет.

Я догнал маму и стал дёргать её за юбку. Не знаю уж, зачем я её дёргал. Но помню ощущение материи.

Мы успели, может, поезд остановился – не помню.

И поехали дальше…»

Зато вернулась семья будущего писателя из эвакуации одной из первых. Уже летом они покинули Чистополь, где прожили около года. Вызов прислал отец – он хоть уже давно и не жил с семьёй, но заочно помогал ей, в основном благодаря своему положению и влиянию. Помогал деньгами и продовольственными карточками.

Они вернулись в свою квартиру в Сивцевом Вражке. С этим адресом связано всё творческое становление будущего писателя Кира Булычёва, пришедшееся на тяжёлые послевоенные годы. Игорь Можейко уже в те годы был выдумщиком и заводилой. Они с друзьями ходили в походы, создали общество «Кто Во Что Горазд» – сокращённо «КоВ-ЧеГ», все без исключения писали стихи и рассказы, издавали рукописные журналы. Конечно, всё это существовало благодаря той атмосфере, которую создавала в доме мама. Эрнст Ангаров, друг детства писателя, вспоминает:

«Их небольшая квартира в Сивцевом Вражке была Домом Открытых Дверей… Почти всегда, в любое время любого дня, с предупреждением или без, один или с компанией, туда мог войти любой знакомый Игоря или Наташки. Новый знакомый входил – и становился вхож. Если, конечно, Мария Михайловна не находила противопоказаний. В подавляющем большинстве случаев она их не находила. Наоборот! Посреди чуть ли не ежедневной толчеи она, придя с работы, находила уголок и расставляла шахматы, потом выбирала себе партнёра, с коварным выражением лица манила его… И не отыграть положение было даже неприлично».

Квартира была на первом этаже, и с весны до осени окно не закрывалось; это заметно облегчало мальчишескую жизнь – некоторые друзья, чтобы не идти во двор, обходя весь дом, лезли прямо с улицы через подоконник.

Мамины друзья, которые также часто посещали дом, – а среди них в основном были учёные и другие яркие личности – стали для мальчика, росшего без отца, примером мужской доблести… Неудивительно, что в такой обстановке вырос творчески активный человек с пытливым умом.

А ведь времена были голодные, непростые. Мария Булычёва брала работу на дом, она раскрашивала шёлковые платки или диапозитивы для коридоров районных поликлиник – «на гигиенические темы», как потом заметит в своей книге Кир Булычёв. «Конечно, мы с Наташкой не голодали, – пишет он, – а мама порой голодала. И у неё долго ещё сохранялись привычки голодных времён». Так, уже даже в «сытные» времена она не могла есть апельсины – не любила, не приобрела привычки к этим заморским фруктам.