Мой ласковый и нежный мент

– …три командировки в Таджикистан, две в Чечню, одна – в Дагестан, – ворвался в ее сознание голос Максима Андреевича. – Приезжал обычно выжатый как лимон, как сухарь черный от загара, а Лида сразу в атаку. Дескать, сидит как привязанная дома с маленьким ребенком, белого света не видит! Так и молодость пройдет! Я понимал, что не ладится у них, а все уговаривал Дениса потерпеть. А она чем дальше, тем больше! Уехал он в академию поступать, а она в это время собрала вещи и перебралась к своему бывшему однокласснику. У того и машина дорогая, и квартира… А с Денисом они в однокомнатной жили, кухня – четыре метра… Он вернулся из Москвы, пытался поговорить с ней, но куда там, она успела, оказывается, на развод подать! А новый муж уже норковую шубу ей купил, Костю в круглосуточный садик устроили… А нам раз в месяц позволяли с ним встречаться, чтобы не травмировали излишне детскую душу… В детской психологии Лида была хорошо подкована, хотя в школе ни дня не работала…

– Денис Максимович бывал в Чечне? – спросила Людмила, стараясь не выдать голосом, что почти раздавлена предыдущим сообщением.

– Бывал, но в боевых действиях не участвовал, их отряд охранял административную границу, но и перестрелки были, и минометные обстрелы, и прямые стычки с боевиками… Двух ребят в одной из командировок потеряли, но Денис, слава богу, вернулся жив и невредим, а вот в Таджикистане его слегка задело, в госпитале неделю лежал… Вот такие пироги получаются, Людочка! – вздохнул Максим Андреевич. – О новой женитьбе поначалу даже слышать не хотел, потом, когда все случилось… с Лидой и с Костей, много мы с ним по этому поводу говорили, и он признался, что смотрит теперь на каждую женщину с предубеждением и в первую очередь подсчитывает, какой срок она выдержит в роли милицейской жены…

– Да уж, – усмехнулась Людмила, – ваш сын великий мастер сроки определять!

– Вам он почему-то сильно не нравится, Людочка? – осторожно спросил Максим Андреевич. – А я-то, старый дурак, надеялся… – Он посмотрел на Костю, продолжающего пыхтеть над листком бумаги, и печально улыбнулся. – Разве Косте такая мать, как Света, нужна? И потом, эта девочка уже попробовала красивой жизни… Не пойму я Дениса, никак не пойму!

– Что ж, сердцу не прикажешь! – Людмила пожала плечами, надеясь, что достаточно убедительно изобразила равнодушие, хотя боль разрывала сердце и она почти задыхалась от желания броситься головой в подушку и зарыдать во весь голос, забиться в истерике от отчаяния: все ее надежды рухнули в одночасье. И ох как права оказалась Тонька, предрекая сей печальный момент, когда любимый мужчина уйдет к более молодой и красивой женщине…

Детская ладошка погладила ее по руке, заставив прийти в себя и вспомнить, что она во что бы то ни стало должна держать свои нервы в кулаке и не выдать соседу, насколько она раздавлена и опустошена свалившимся на нее известием о возможной любви Дениса к Светке. Костя смотрел на нее не по-детски серьезно, без улыбки, и она поняла, что этот маленький человечек каким-то образом чувствует ее тревогу и даже пытается успокоить, прижавшись вдруг щекой к ее ладони.

– Костя, маленький мой, – прошептала она, едва сдерживая слезы. – Покажи, что ты там написал?

Мальчик улыбнулся и протянул ей исписанный крупными каракулями лист. В верхней его части был нарисован человек с погонами и в фуражке с кокардой, рядом, чтобы не вызывало сомнения, кто это на самом деле, надпись: «Папа», чуть ниже красовались еще две фигуры, обозначенные как «Деда» и «Слава», а в самом низу – определенно женская фигурка держала за руку меньшую по размерам. «Мама и Костя», – подписал мальчик, и Людмила, вздохнув, погладила его по голове. «Молодец, Костя, ты очень похоже всех нарисовал, и мама у тебя очень красивая…»

Мальчик замотал протестующе головой, замычал, ткнул пальцем сначала в рисунок, потом – в Людмилу и, видя, что она не понимает, растерянно посмотрел на деда.

Старик виновато улыбнулся:

– Вы уж простите Костю, сам не знает, что творит, спасу от него нет! – И, слегка замявшись, пояснил: – Похоже, он вас уже определил к себе в… матери. Да вы не расстраивайтесь, – попытался он успокоить ее, заметив, что соседка крайне изумлена этим сообщением. – Мы пытаемся его каждый раз убедить, что нельзя так делать, некрасиво, а он все равно вашими портретами все стены завесил и не дает снимать. А когда узнал, что с вами несчастье случилось, очень долго плакал, а потом стал каждый день проситься съездить навестить вас.

Людмила потерла пальцами виски. Господи, и за что ей такое наказание? Она прижала мальчика к себе, не замечая, что слезы бегут по щекам, оставляя блестящие мокрые дорожки на багровых рубцах – следах обморожения.

Максим Андреевич отвернулся, стал торопливо собирать с тумбочки карандаши, бумагу, и все молча, словно боялся вновь заговорить после того, как признался в привязанности мальчика к этой обезображенной морозом женщине, которой никогда не стать женой его сына, а значит, и матерью его внука…