Мой ласковый и нежный мент

– Этот твой Вадим уже который год только языком тренькает, – недовольно прошипела Антонина и произнесла уже более громко; – Не выдумывай: приедет, не приедет, это его личное дело, а твое дело – готовиться к Новому году. А то смотри, прогуляться лунной ночью да еще рядом с интересным мужчиной много желающих найдется, правда, Денис Максимович?

Людмила сверкнула на подругу глазами и подозрительно вежливо справилась:

– Ты имеешь в виду, что намечается еще целый взвод желающих, чтобы их проводил до дома лично товарищ подполковник? Так вот учти, Тонечка, я сама решаю, кого выбрать в провожатые. – И совсем уж насмешливо добавила:

– Не хватало мне, чтобы меня милиция через все село сопровождала, пусть лучше своими непосредственными делами занимаются, больше пользы будет!

Барсуков резко повернулся к ним, смерил Людмилу откровенно яростным взглядом и столь же резко, не вымолвив ни слова, отвернулся. Антонина тихо, одними губами произнесла что-то нецензурное и поднесла кулак к носу подруги. Но та оттолкнула ее руку и, откинувшись головой на спинку сиденья, закрыла глаза. Так было легче держать себя в руках, а ей очень хотелось выругать Тоньку последними словами. Хлебом не корми, дай все испортить! Как ей теперь смотреть в глаза Барсукову после откровенных Тонькиных высказываний?

Антонина в ответ на многозначительный взгляд Сергея в автомобильное зеркальце лишь огорченно покачала головой и опять что-то прошептала одними губами. Кавалерийская атака с треском провалилась, но она не теряла присутствия духа. Приучить двух упрямцев к мысли, что им не прожить друг без друга, становилось для нее делом чести. И отказываться от задуманного она не собиралась.

… А укатанная колесами автомобилей дорога по-прежнему резво бежала им навстречу, пока огни Вознесенского не заполнили весь горизонт.

Глава 22

За горами тихо угасала вечерняя заря. Красное полотно на западе потускнело, сделалось темно-малиновым, а высокое просторное небо над хребтом за какие-то полчаса превратилось из голубого в зеленое, потом в иссиня-темное. И на этом темном фоне, словно на негативе, проявились белые вершины, отливающие серебром в свете восходящей луны. Наступила ночь.

Все вдруг увиделось по-иному: загадочно и дико.

От одного взгляда на недоступные, равнодушные вершины, над которыми сгустилось черное небо, становилось холодно и жутковато.

Людмила зябко поежилась и вернулась в дом.

Славка с приятелями ушли в лыжный поход и Новый год будут встречать в таежной избушке. До праздника оставалось два дня, но обычное для этой поры приятное волнение оставило девушку сегодня утром, когда она попрощалась с делегацией американских экологов и с женихом, который, вопреки обещаниям, в очередной раз подтвердил опасения Антонины. Он не смог оставить без внимания Лайзу Коушелл и ее коллег, отправившихся с визитом в соседнюю республику. Американцы выразили сильнейшее желание, чтобы в этой поездке их сопровождал именно Вадим Павлович Шатунов – таким уж он показался им милым, обходительным и знающим свое дело.

Американцы пробыли в Вознесенском три дня, и Людмиле лишь дважды удалось поговорить с Вадимом один на один. Ночевать в ее доме он наотрез отказался, объясняя это тем, что вечерами американцы особенно нуждаются в нем. Переводчица, прибывшая с делегацией, не справляется с потоком документов по заповеднику. И если бы не его, Вадима, помощь, бедная Лайза не спала бы все ночи напролет.

Толстая, краснощекая Лайза совсем не походила на девицу, чрезмерно утомленную ночными бдениями над бумагами. Она громко хохотала по каждому поводу и столь же громко ругалась, когда кто-то из членов делегации опаздывал к завтраку или ужину. В остальное время она была очень даже дружелюбной и приветливой особой и могла бы понравиться Людмиле, если бы не одно обстоятельство: она ни на секунду не отпускала Вадима от себя. И он, похоже, этим нисколько не тяготился и был весьма рад столь явному вниманию со стороны Almighty Lizy[1], как без особого стеснения именовала она саму себя.

С этим определением способностей и возможностей Лайзы нельзя было не согласиться. С папиными миллионами за плечами легко чувствовать себя вершительницей чужих судеб. В какой-то момент Людмиле даже стало жалко Вадима. Она заметила его суетливость и слегка виноватую улыбку: жених одновременно побаивался Лайзу и стыдился своей робости и неожиданного, пусть и в мелочах, угодничества перед богатой американкой.

Вечером накануне отъезда Вадим зашел к Людмиле в кабинет, присел на стул рядом и сообщил, что и на этот раз им не удастся провести Новый год вместе.

– Пойми меня, дорогая, – он взял ее руку, на мгновение прижал к губам, ласково улыбнулся, – в наших условиях очень трудно получить признание зарубежных коллег. Знакомство с Лайзой может принести определенную выгоду, и не только мне одному.

– Я это заметила, Вадик, – улыбнулась Людмила. – Кажется, Лайза имеет в виду и собственную выгоду. Ты так мило за ней ухаживаешь, что она даже по нашему морозу без шапки бегает. В таком случае говорят: любовь греет! Чья только, не твоя ли?