Мой ледокол или наука выживать

вопрос решался просто — выпускать, выгонять, сажать в тюрьму или убивать. Я должен был относиться ко второй категории.

Моя неудачная семейная жизнь навсегда оставила в душе незаживающий шрам. Я не хотел жениться после армии. Я вообще не хотел жениться.

Моя мама, увидев то, что она получила в моём лице после армии, очень испугалась. Она решила, что единственный способ вернуть меня к жизни — это женить. Мама устроила примитивный капкан, в который меня и занесло. Вина за всё ложится только на меня самого, и я единственный человек, которого надо за это винить. У меня были очень слабые понятия о женской психологии. С моей точки зрения это были странные нелогичные существа с неадекватной реакцией. В голове существовала искренняя вера в то, что, уживаясь в матросском кубрике с 35-ю мужиками, жить на свободе в одной комнате с одной девчонкой я и подавно смогу. Вот в этом-то и заключалась ошибка. Я свято верил, что если жену квалифицировать как друга, с которым всё делится поровну, включая домашнюю работу и обязанности, то можно прожить с кем угодно. Ведь уважение святости жизненного пространства друга всегда было первым и неоспоримым законом общежития, в который я верил. Взаимное уважение и взаимопомощь — второй необходимый закон совместной жизни. Женский мир казался мне загадкой. Опыта общения с женщинами у меня не было. Ещё в третьем классе, когда в нашу мужскую школу перевели девочек, меня это обстоятельство возмутило до глубины души. Я решил отстаивать наши законные права на мужской туалет, переданный в пользование женского пола. Во время перемены я забаррикадировал дверь туалета снаружи и достойно держал оборону, пока не появился директор школы, Иона Алексеевич. Он торжественно, в очередной раз, препроводил меня «под глобус» в своём кабинете.

В одиннадцать лет, когда мы были на даче в «Солнечном», соседка Надя, старше меня на два года, позвала нас с другом в самодельный шалаш. Там, раздев обоих, она проявила огромный интерес к нашим мальчишеским «причиндалам», проведя геометрические сравнения между мной и Павликом. В знак благодарности на наше согласие выполнить её просьбу, она продемонстрировала свою интимную собственность. Она предложила попробовать всё по-взрослому, по-настоящему. Мы с удовольствием попробовали по очереди. Я ничего особенного не почувствовал, кроме чисто физического облегчения. Надя дрожала, как пьяная, и что-то нечленораздельно мямлила, не отпуская меня. Я даже испугался. Это была моя первая женщина.

Кроме нескольких случайных романов в 12,13,14 лет, которые, с моей точки зрения, были в большей степени уроками наглядной анатомии, в той бурной юности ничего серьёзного не происходило. В 15 лет я влюбился, но — неудачно. Мою королеву звали Наташа. Она жила на 5-й Линии и была ослепительно красива. К несчастью, её отец оказался генералом. Когда ему стало известно о нашем романе, он сказал своей дочери: «Только еврея нам и не хватало». На этом вся наша любовь закончилась.

После армии всё было проще и прозаичнее. Моё молчание и жёсткость характера притягивали женщин, как мух к липкой ленте. Женщины менялись постоянно, они появлялись и исчезали, а я оставался. Как-то раз заметил, что обои за кроватью на большом куске выглядели так, как будто разъедены молью.

Приблизившись, я очень удивился. Оказывается, мои боевые подруги переписывались друг с дружкой, лёжа в моей постели. Они даже назначали друг другу встречи и обменивались впечатлениями о моих способностях...

Мама догадывалась об этих подвигах и принимала все меры, чтобы мне «помочь». Шура Ратманская — очень красивая девушка и полный антипод друга в моём понимании. Единственный ребёнок в семье. Очень избалована. Могла сидеть на диване и поднимать ноги, чтобы позволить своей больной матери мыть полы в нашем доме. При этом она вслух упрекала свою мать за плохую уборку. У них была очень странная еврейская семья. Все её дяди — «торгаши». Они работали в государственных магазинах, там воровали, продавая на сторону дефицитные товары. Все были членами партии коммунистов. Вечерами они собирались у Шуриных родителей и хвастались друг перед другом, кто и сколько украл. Я не любил советскую систему, но к поведению гражданина в государстве у меня всегда была и есть определённая точка зрения. Я воспитан на уважении к Уголовному кодексу. Кража у государства для меня всегда была преступлением, происходит ли это в СССР, в Израиле или в США. Дядья Шуры считали, что я неудачник и профессия инженера в Советском Союзе материально ничего серьёзного не даёт, а посему я должен бросить учёбу в институте. Один из дядьев во время войны сумел поменять документы, по которым из еврея превратился в русского. Он сумел получить должность директора большого гастронома. Я слышал, как он говорил своей сестре, матери Шуры: «Ты не приходи ко мне в магазин, не хочу разговоров, что ко мне ходят евреи». Так вот он-то и предложил мне бросить институт и переходить к нему — работать мясником.