Мой ледокол или наука выживать

Наступил последний день моего пребывания в СССР. Как запланировал заранее, утром сходил на тренировку в спортклуб и потягал штангу. Для меня это было важно: доказать самому себе, что даже в один из самых критических моментов моей жизни смогу функционировать по запланированному графику. Это не зависит от моих эмоций или препонов власти. Важно оставаться самим собой.

Я ещё раз окинул взглядом комнату, бывшую моим домом 31 год.

Всё, кроме книг, осталось на месте. Стоял наш огромный старинный деревянный шкаф, большой стол, за которым мы когда-то сидели всей семьёй. Стояла старая родительская кровать, на которой, как я предполагаю, меня зачали в 1944 году. Стоял мой холодильник, купленный по счастливому случаю и служивший предметом моей гордости. Стоял мой проигрыватель, на котором я часто слушал песни Высоцкого ещё на «костях», старых рентгеновских снимках.

Каким-то чудом уцелел детский ночной горшок, на котором я торжественно восседал на нашем балконе. Мама называла это «посадкой на трон». Всё, что я вынес из комнаты, — это была небольшая сумка через плечо, в которой находилась зубная щётка, пара нижнего белья, чистая рубашка и две бутылки водки, данные ребятами на прощанье. Денег у меня было девяносто долларов.

Это всё состояние, нажитое мною за всю жизнь. На выходе около дома меня ждал друг. Я не позволил ему подняться ко мне, так как хотел попрощаться с домом в одиночестве. Отдав ему ключи от комнаты, я предложил ему забрать и разделить между друзьями всё моё нехитрое имущество.

Мы поехали к родителям, а затем — в аэропорт. По дороге прощался с Ленинградом — я очень любил мой город. С каждой улицей, с каждым мостом, с каждой набережной были связаны воспоминания детства и юности. Я ведь островитянин, родился на Васильевском острове. Это самый большой из 101-го острова в Ленинграде. Царь Пётр намеревался построить вторую Венецию. Улицы Ленинграда прямые, как стрелы, должны были превратиться в каналы. Венецией город не стал. Лишь иногда Нева выходила из берегов и заливала улицы. Я был ещё школьником, когда случилось большое наводнение.

Наша 6-я Линия была залита водой. В парадном тоже стояла вода. Я наблюдал наводнение с балкона. Мама меня никуда не выпускала, да и выпускать было некуда. На улицах появились лодки — совсем, как в Венеции.

У Поцелуева моста мы с Наташкой целовались. Позже была Таня, моя нерешительная подруга. У неё не хватило смелости пойти за мной, когда я её призвал. Потом она с горечью говорила, что я должен был её лучше убеждать. Подобная проблема была у меня со многими женщинами. Никто из них не хотел понять, что для того, чтобы кого-то убедить — нужно, чтобы убеждаемый слушал и хотел слышать. Это касается не только женщин.

У меня всегда было развито звериное чувство выживания и предвидения. Мой инстинкт подсказывал, что делать и как делать. Мне оставалось только следовать за своей интуицией. Я не держал это в себе, а пытался убедить окружающих, но они почему-то оставались сзади. Потом мои слушатели жалели, что не поверили, иногда обвиняя меня в некачественном объяснении. Уезжая из СССР, я говорил всем моим друзьям, что Союз рухнет, что будет война между республиками. По ночам я просыпался от этих видений. Я писал письма родителям из Израиля, что они должны немедленно уехать из-за хаоса будущего развала. Эти письма до сих пор хранятся у нас дома. Когда я говорил — друзья смотрели на меня, как на больного. Так это было.

...Мы приехали в аэропорт. Нас было несколько человек — родственники и друзья. Настроение — двойственное. Я предъявил свои документы и прошёл вовнутрь. Оглянувшись, заметил, что никого рядом не было. Оказалось, что по инерции входной контроль я уже миновал — тут же развернулся, чтобы вернуться и попрощаться с провожающими.

Появился офицер и заслонил путь назад, говоря, что туда нельзя. У меня всё внутри оборвалось. Я не попрощался с родителями! Грубо подвинув офицера рукой и сказав ему: «Да пошёл ты ... Можешь меня арестовать», прорвался обратно. Прощание было тяжёлым. Мы обнимались, папа и мама плакали. У меня тоже глаза застилало слезами. Мы не верили, что когда-нибудь встретимся. Я уезжал навсегда.

Оставлял за собой слепого отца; мать и всю свою прошлую жизнь.

...Через несколько часов взлетели. У меня неожиданно появилось совсем другое чувство — странное чувство летящей птицы. Я смотрел из окна самолёта на остающийся позади Ленинград. Мне было хорошо. Я парил, оставляя за собой своё прошлое. Меня уже никто не мог догнать. Когда-то, стоя на палубе подводной лодки и глядя на Северное сияние, у меня появилась на секунду в голове сумасбродная идея — улететь бы отсюда, как птица.

Тогда я испуганно отогнал эту мысль. А сейчас — улетал. И не был первым. Передо мной это сделал булгаковский Мастер улетая из Москвы. Я испарялся, уходил в неизвестное. Мне было абсолютно всё равно, что меня ждёт.

Я наслаждался парением.

 

Глава 24

ХОЧУ СКАЗАТЬ...