Мой ледокол, или наука выживать

...Мы обнялись, расчувствовались — Андрюша говорил, не переставая. Его отец и мать уже ушли в другой мир. Старший брат стал известным хирургом. Мы долго ходили по набережной, вспоминая нашу молодость, друзей и бесконечные политические дебаты о свержении советской власти. На прощанье он протянул мне свёрток на память. Раскрыв его, я увидел красивый толстый журнал в глянцевой обложке. Это было издание под грифом «для внутреннего пользования». Из тех, что не продаются в киосках. Посмотрев на меня странным взглядом со смешанным чувством гордости и стыда, Андрей сказал: «Я его главный редактор. Жена работает у меня. Это была единственная работа, которую я нашёл. Свою офицерскую форму не ношу — она висит в шкафу»... Мы разошлись. Больше я его не встречал.

Была ещё одна проблема. Мы всегда пытались заниматься самообразованием и впитывать новые знания, чтобы не отупеть от рутины. Совместно с несколькими ребятами мы пытались заниматься математикой, хотя это официально запрещалось. Затем перешёл на философию и был единственным матросом в базе, посещавшим филиал заочного университета, пока мне не запретили. (Там училось всего человек 15–20.) Наконец, я окончил курс военных корреспондентов. Опубликовали пару моих рассказов и пару статей. Получил несколько очень вдохновляющих отзывов. Однако, после статьи о годовщине окончания Отечественной войны, меня официально запретили печатать. Думал, что эта тема может быть тоже затронута, но про это и не вспомнили.

Я также очень беспокоился, что вся эта история может повредить отцу. Отец работал много лет главным металлургом завода «Судомех», строящего атомные подводные лодки. Было важно знать, что именно следователи знают обо мне и о моей семье. Какие действия следователи предпринимают на «гражданке». Что отвечать, чтобы не навредить семье. Анализируя ситуацию и обмениваясь мнениями, следователи говорили за столом очень тихо, чтобы я не слышал. Мой мозг работал холодно, как компьютер. Внутри себя я был абсолютно спокоен и решил попробовать психологический трюк. Начал заикаться, отвечать на вопросы дрожащим голосом и нервно мять шапку. Это сразу было замечено. Они тут же обмолвились, что я «сломался» и стали говорить громко, обсуждая все нюансы материалов, которые были в их распоряжении. Но ничего, кроме моего выступления по телевидению, видимо, у них не было.

Допросы длились многими часами и днями. Начинались они утром, заканчивались поздно вечером. Есть, пить и курить не давали. В начале дня офицеры играли в добрых следователей. Давали закурить, попить воды, затем это прекращалось. С утра я старался накуриться и напиться. Меня не били. И вообще, ко мне даже не прикасались. Садизм заключался в другом. Еды в особом отделе не давали. На мои вопросы о еде отвечали, что они уже позвонили в часть и дали указание оставить мне продовольственный расход. Поскольку, в принципе, как я уже писал, нас кормили плохо, ощущалось постоянное чувство голода. Недостаток еды и недосыпание были постоянными спутниками моряка срочной службы. Это были самые чувствительные его точки. В первые дни следствия, отвечая, что накормят в части, меня отпускали обратно в 10–11 часов ночи. Разрешения на передвижение по базе (увольнительной) не давали. На мою реплику Павлову что меня первый же патруль задержит, он отвечал: «А ты скажи, что был у меня, и тебя пропустят». На нашу небольшую базу приходилось 11 маршрутов патрулей. Для сравнения, на весь Ленинград — всего семь. В Гремихе невозможно было двинуться, чтобы не встретить патруль. Я выходил после допросов на улицу, меня тут же задерживали и отводили на гауптвахту. Никакие объяснения не помогали. Там старшина гауптвахты с радостью принимал меня под свою опеку и, после процедуры оформления; загонял в камеру. Процесс «абсорбции» занимал много времени. Попадал я в камеру около двух-трёх часов ночи. Еды не полагалось. Утром, в пять часов, приезжала машина из особого отдела, и опять увозили на допрос. В ответ на мои вопросы капитан второго ранга Павлов ухмылялся и обещал, что это не повторится. Я умирал с голоду и очень хотел спать. На пятые сутки, когда меня опять задержал патруль, я попросил лейтенанта, начальника патруля, отойти со мной в сторону. Пришлось ему сказать, что я — «штинкер» и возвращаюсь от капитана второго ранга Павлова из особого отдела, где был по важному делу. Просил его срочно доставить меня в часть, минуя остальные патрули. Я добавил, что дело государственной важности, и это может подтвердить капитан второго ранга Павлов. Ответственность за невыполнение приказа ляжет на него, начальника патруля. Лейтенант проникся важностью задания и быстро доставил меня в часть.