Мой лейтенант

— Ну, правда, Григорий Петрович, — продолжала она, стараясь не замечать его дрожащих губ и странно застывших глаз. — Раз вы один, то давайте поближе к тем, кто стал вашей семьей. Ну в самом деле, Григорий Петрович!

— Спасибо, Зина, — сказал он, отвернувшись. — Пригода тоже звал, но я не согласился. Я никуда не поеду оттуда. За Брестом лежат мои — жена и пятилетний сын. Я хочу быть с ними.

Они сели в метро и в молчании доехали до Белорусского вокзала. Но Шорин не зря считался волевым человеком. На вокзале он разговорился. «Не спится мне ночами, знаешь. Все думаю, думаю. Все хочу ребят наших найти… Вот тебя встретил, надо же, такой случай. А ведь искал, справки наводил… К тебе, Зина, я, может, и приеду. Побывать. Посмотреть на твои теперешние дела. Ты сама, если будет возможность, напиши, кого помнишь… Как же так, чтоб забыть! Не много уж осталось-то нас…»

Когда подошел поезд, уходивший на Брест, помогая Шорину подняться в вагон, Сизова с горечью заметила, как посинели его губы. Да и сам он, видно, чувствовал себя неважно после дороги, но, превозмогая слабость, с присущей безжалостностью к себе сказал: «Не обращай внимания, Зина, на старика. Расхлябился по погоде. Ничего, ничего, потачку не надо давать себе…»

Они еще раз посмотрели друг другу в глаза и обнялись. Простились.

Поезд вскоре ушел, последний вагон отгромыхал за семафором, а она все стояла на опустевшем перроне и не могла прийти в себя. Неужели это был комбат Шорин? Неужели его встретила?! Глава застилало предательской пеленой, и в этой пелене простиралось перед ней бескрайнее, огромное, как пустыня, поле. По полю шел комбат Шорин, седой и сгорбившийся; он звал своих ребят, он искал свою батальонную семью.

Картина встречи с комбатом Шориным вставала перед ней как живая. Зинаида Трофимовна сидела за столом и думала. Она вспоминала то, что было давно, в пору молодости, и что происходило недавно; память ее хранила многое: запах пороха, слезы детей, огни пожарищ, цвет поспевавшей пшеницы… Лица многих вставали перед ее глазами, и Зинаида Трофимовна думала об этих людях, стараясь понять через них, как идет жизнь. Ей было жаль ушедших людей — отца, убитого на заставе в сорок первом, и мать, которую так никто и не видел после того июньского рассвета, потому что в дом попала бомба, и мужа, бывшего фронтовика-артиллериста… Она вспомнила опустевший военный городок, полковника Клюева и своего зятя Жору Газаева, которого в полку считали очень строгим, а дома от его строгости ничего не оставалось. Ей вдруг представилось лицо молодого лейтенанта, который прибыл в часть, чтобы нести службу, и для которого она обещала подыскать квартиру. Всем людям ей хотелось дать счастье, и счастье это как-то по-особому просматривалось через комбата Шорина, и все ее сегодняшние воспоминания, все ее мысли были у нее связаны отчего-то с комбатом Шориным. Она подумала о Клюеве и тут же обратилась к Шорину, вспомнила лейтенанта Колотова и опять же вернулась к Шорину, представила прапорщика Жору Газаева и тут же поставила рядом Шорина… Билась мысль в ее голове: «Комбат Шорин плох…»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

День разгуливался. На взгорке весело горели костры. Дым стлался по склону в долину и оттуда, отторгнутый неведомой силой, взвивался кверху. Солдаты приводили в порядок оружие. Саруханов, знобко поеживаясь, читал мораль Илюшечкину, который корчил из себя обиженного.

— Ты думаешь, тебя не раскусили? — говорил Саруханов, разглядывая Илюшечкина.

Худощавое смуглое лицо Саруханова, вся его крепко сбитая фигура выражали деловую озабоченность. И все же он был несколько рассеян и, произнося слова, то и дело посматривал вверх, на небо, радуясь проглянувшему сквозь тучи голубому лоскутку.

— Да чего я такого сделал, старший сержант? — отвечал Илюшечкин, сморщившись.

— Пришел в армию, а не в артель, — продолжал Саруханов тем же ленивым голосом и опять поглядел вверх, на голубую полоску. — Пришел и думаешь, будешь сачковать. Не выйдет. Почему от работы увиливаешь?

— От какой работы? Сержант Аникеев…

— Сержанту Аникееву, — прервал его Саруханов, — надоело возиться с тобой. — Он помолчал и после паузы добавил: — Автомат после чистки покажете мне.

— Есть, товарищ старший сержант, — уныло ответил Илюшечкин.