Мой лейтенант

Генерал командовал дивизией в страшные, трудные месяцы обороны Сталинграда. А отец Колотова — батальоном. Их фронтовые дороги потом разошлись, но особого рода связь, внешне никак не проявляемая, существовала между отцом Колотова и этим генералом. И странным образом теперь эта связь коснулась его, Сергея.

— Хорошо, хорошо, — сказал генерал капитану, положившему на столик какую-то бумагу, и опять посмотрел пристально на Колотова, на его подтянутую, стройную фигуру.

— Как чувствуют себя бойцы после марша? — спросил он.

Колотов ответил, чеканя слова, что марш-бросок совершен успешно, что люди чувствуют себя отлично.

Что-то вроде улыбки мелькнуло на сухих, увядших губах генерала. Видимо, ему понравился этот сержант с курсантскими погонами, и он спросил еще о разных мелких подробностях, связанных с марш-броском, о занятиях в училище, которое, оказывается, хорошо знал.

— Нужен боец, — сказал он, продолжая все так же внимательно разглядывать Колотова. — Боец умелый, выносливый, умный. Воспитывайте у людей эти качества.

Наверное, слова, сказанные генералом, Колотов слышал и раньше. Это были обычные слова. Но в тот момент они прозвучали для него по-особенному, по-новому, и Колотов потом все размышлял: в чем секрет? Почему с одним человеком поговоришь и тут же забудешь, о чем говорили. А другой произносит почти те же слова — и они западают в душу надолго.

По возвращении с учений Колотов рассказывал однокурсникам про свою встречу со знаменитым полководцем. Мелочи разные припоминал: как посмотрел генерал на него, чем интересовался, какое выражение было на его лице… Но про тощую, аскетически суровую коечку, которую увидел в генеральской палатке, он забыл. Она будто выпала из его памяти.

А вот сегодня неожиданно вспомнил.

Да, но какая тут связь: молодой, срочной службы старший сержант Саруханов и заслуженный, всему миру известный генерал?

* * *

Войдя в ленинскую комнату, Колотов увидел лейтенанта Никонова, старшину Роговика, сержанта Гусева. Шло заседание редколлегии ротной стенгазеты. На двух сдвинутых вместе столах белел лист плотной бумаги, и старшина Роговик, в отглаженной гимнастерке, в портупее, восседал в центре и водил по листу карандашом, будто командующий армией по карте. Роговик, редактор ротной стенгазеты, планировал, куда какую заметку поместить. В стороне сидел, сгорбившись, солдат Наумов и с обычным хмурым выражением на лице рисовал заголовки к заметкам. Заголовки получалась яркие, броские, с особым веселым оттенком красок, что так не вязалось с хмуростью Наумова.

Стенгазету, то есть очередной ее номер, было решено посвятить минувшему выезду в поле и проведенным там учениям. Колотова еще неделю назад попросили написать заметку, поделиться своими впечатлениями, как свежего в гарнизоне человека. Он написал, однако учений не коснулся — просто рассказал о своих чувствах при вступлении в полк после училища. Заметка понравилась, и ее тоже собирались напечатать в стенгазете.

Редколлегия совещалась уже около часа, обсудили, какие материалы готовы, какие требуют доработки. Посмотрели, как будет выглядеть оформление газеты. И после многих прикидок и споров определили порядок, в каком будут помещены заметки на листе. Роговик подводил итог. Его задубелое, с оттенком густого румянца лицо, какое бывает у людей, привыкших к ветру и солнцу, выражало торжественную серьезность и сосредоточенность. Видно было, что он занимался стенгазетой с удовольствием.

— Статью командира роты разобьем на две колонки, — говорил он, чиркая карандашом по листу сверху вниз. — Фото лейтенанта Жернакова — в правом углу, рядом — его рассказ о взводе. Здесь дадим выступления командиров отделений. А внизу — схема боя, потом обмен опытом. И как всегда, итоги соцсоревнования. Да, еще письма уволенных в запас, стихи… Ну как? Здесь заметка лейтенанта Колотова, — он кивнул Сергею. — Дальше сатира, юмор…

Послушав Роговика и уяснив, какая богатая будет по содержанию газета, Колотов отошел в сторону, стал разглядывать стенд, посвященный боевой учебе мотострелков в послевоенные годы.

— Подходят ли стихи в этот номер? Ведь он целевой, а стихи про природу, про речку да лес, — услышал Колотов за спиной голос сержанта Гребенюка из первого взвода.

— А почему не подходят? По-моему, про речку неплохо написал Скворцов. По-моему, стихи на месте, — задумчиво отозвался Роговик.

«Скворцов? Это кто же? Из моего взвода, — сообразил Колотов, по-прежнему изучая стенд с фотографиями солдат и сержантов пятидесятых годов. — Значит, Скворцов пишет стихи. Интересно».

— Мало у нас рассказывается про агитаторов, как действовали на учениях, — сказал Гусев.

— Наверно, рассказывать нечего, — ответил ему Гребенюк, усмехаясь.

— А ведь правда, верно замечено, — снова отозвался Роговик. — Тут мы действительно упустили. Надо расширить статейку, сказать обо всем как есть. Это же очень важно, товарищи!

Сзади к Колотову подошел Никонов, взял его за локоть.

— Старшина Роговик на капитанском мостике, — сказал он полушепотом.

— Вижу, дело у него поставлено, — сказал Сергей.