Мой лейтенант

— Сержант Аникеев, разверните отделение в цепь. Ориентир — холм справа, с кустиком. Короткими перебежками…

Колотов полузакрыл глаза и пошарил в кармане шинели. Вынул секундомер и, прицелившись на холм с кустиком, с удовлетворением отметив четкую распорядительность Аникеева, взмахнул рукой.

* * *

Вечером Колотов и Никонов вышли из казармы и направились по главной улице к контрольно-пропускному пункту — домой.

— Я тебя слушаю, Сергей! Слушаю.

— Да, в общем, вот так. Ничего особенного не случилось. Может, даже смешно, что я распалился. Подумаешь, Илюшечкин выполнил норматив!

— Ты зря, Сергей. Погоди, не перебивай… Плевать, если кому-то что-то покажется. Это же наше с тобой дело, наша жизнь. Мы должны дорожить каждым таким открытием. У тебя Илюшечкин, у меня Коростылев… В этом для нас цель.

— Это верно. Я просто неудачно выразился. Действительно, ничего смешного нет. Привычка такая — застегнуться на все пуговицы, чтобы ни одного просвета… Ну, накричи я на Илюшечкина сегодня. Или пройди мимо, не заметь его состояния. Продолжал бы строить из себя дурачка. Понимаешь?

Какой-то неудержимый порыв поделиться своим открытием с Никоновым овладел Колотовым. Он смотрел посветлевшими глазами на друга и говорил, говорил, перебирая в памяти эпизод на полигоне и вспоминая выражение лица Илюшечкина, когда тот выполнил задачу. И лица солдат, смотревших то на Илюшечкина, то на командира взвода. «Немного требуется иногда, чтобы помочь человеку победить себя», — подумал Колотов, чувствуя, что и с ним самим произошло что-то необыкновенное.

Они теперь шли по едва освещенной тихой улочке городка, остро колол в лицо холодный ветер, темнота вокруг сгущалась, и прожектор у парка испускай вокруг туманно-белое мерцание. В сплошной черноте покачивались фонари вдоль ограждения, за которым была стена леса. Колотов вдыхал грудью прохладный воздух, слушал гудение моторов у танкистов, и кажется, в нем самом будто что-то звенело, будто пела какая-то струна. Ведь и вчера были занятия, и вчера он видел Илюшечкина, и были другие дни. А что же случилось сегодня?

— Мы приходим в казарму утром. Уходим вечером, — говорил задумчиво Колотов. — Я иногда оглядываюсь на прожитый день и подвожу итог. Что сделано? Ты понимаешь меня? Ну, столько-то человек выполнили нормативы по огневой. Или были близки к выполнению. Ну, овладели новой техникой. Одним словом, программа боевой подготовки. А еще? Об этом прямо не говорится в программе. Если человека узнал глубже? Если понял, на что этот человек способен? Каков он? Вчера Илюшечкин был для меня совсем другой, нежели сегодня. Да и сам Илюшечкин почувствовал себя другим. Ты понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Никонов и вздохнул. — Это все область воспитания. Мы в институте специальные лекции слушали. Но там иначе преподносилось.

— Конечно иначе. Вас же готовили учить подростков.

— Не совсем подростков, но в общем да. А ты знаешь, мне, наверно, будет трудно без нормального училища.

— А как сейчас? Как ты сейчас себя чувствуешь?

— Сейчас пока ничего. Но в будущем… Боюсь, что мой багаж недостаточен.

— В будущем всем придется учиться.

— Я думаю, нельзя ли заочно?

— Почему же нельзя?

Они прошли еще немного, и Сергей стал рассказывать про военное училище, которое окончил, кое-что он уже рассказывал раньше, про учения вспомнил, про разные привычки преподавателей, о том, какой замечательный человек майор Кривенко, про город, где жил, о том, что мать собирается приехать к нему на зимние каникулы. Потом, сам того не желая, начал говорить про Люську, его тут будто понесло, какой-то прилив откровенности нашел на него, и он рассказывал, как ходил к Люське в ее маленькую комнату на втором этаже, строил разные планы, а Люська обманула его, и как было ему после этого плохо и стыдно.

За контрольно-пропускным пунктом они прохаживались взад-вперед. Сергей говорил, а Никонов слушал. Потом Никонов рассказывал про свою Лизу, про семейную жизнь, про то, как важно военному человеку, чтобы рядом с ним был настоящий товарищ и друг.

Они расстались, когда поняли, что время позднее. Пожатие Никонова было твердым, резким. И это снова поразило Колотова, потому что Никонов производил впечатление человека физически не сильного, мягкого и чуточку рассеянного.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Обычно сдержанный и корректный, Саруханов даже поморщился, когда Колотов пригласил его на занятия к Жернакову.

— Может, без меня, товарищ лейтенант? — сказал он. — Я строевые собирался провести, потом инженерное дело… Да и не любит меня лейтенант Жернаков.

— При чем тут любит — не любит? — сказал Колотов. Однако настаивать не стал. — Сержант Гусев, собирайтесь, пойдете со мной!

Гусев расправил плечи, разгладив и без того плотно облегавшую грудь гимнастерку, на которой поблескивал значок «Отличник», и тоже не проявил особого рвения, когда узнал, зачем они пойдут к Жернакову.

— Ну что такое? — резко проговорил Колотов. — Собирайтесь быстро!

Взвод лейтенанта Жернакова занимался в поле. Выйдя за территорию городка, Колотов остановился, достал пачку сигарет.