Мой личный доктор

Погибших... Он сказал — погибших. В груди нещадно ноет, и все люди вокруг превращаются в серую гудящую массу.

Грубо толкаюсь, пропихиваясь к той самой доске и напрочь забыв о каких-либо правилах приличия. Список короткий. Погибших всего двое. Это не он. Раненых много, но, как я ни стараюсь разобрать фамилии, строчки и буквы скачут.

— Мужа ищешь?

Вздрагиваю. Рядом со мной молодая женщина. Она плачет, зачем-то делится со мной своей историей:

— Мой там был. Он лампу чинил, его вызвали. Я его найти не могу. Такая неразбериха.

— Я не знаю, кого ищу.

И это правда. Кто мы с ним друг другу? Наверное, никто. Но я должна знать, что с ним. Меня охватывает жуткая апатия и безысходность. Как будто больно физически. Выхожу из толпы. Опускаюсь на асфальт, сажусь на высокий бордюр. И даже не думаю, что выгляжу как-то не так. Если бы у меня был телефон! Его номер. Я бы просто позвонила. Но у меня его нет.

— Так кто тебе нужен? Врач или пациент? — опять пристаёт ко мне всё та же женщина, что не может найти своего мужа, чинившего лампу.

— Врач. Ткаченко Константин Леонидович.

— Врачи там, — указывает в сторону торгового центра.

— Почему?

— Потому что там пункт временной помощи организовали, и, если потерпевшие не тяжёлые, врачи оказывают первую медицинскую. Кому-то, естественно, сразу надо в больницу, а кого-то подлечат, перебинтуют — и он сам уходит.

Точно, какая же я дура! Он же не просто пострадавший. Он же ещё и врач. А зная его характер, уверена — он полумертвый будет помогать другим.

— А твой в каком отделении работал? — никак не уймётся незнакомка.

Мне хочется отмахнуться от неё, как от назойливой мухи, всё равно она с ним незнакома. Но я терплю. Из последних сил. У человека тоже горе.

— В травме. Он работал в травме. Вернее, — мотаю головой, — работает!

Женщина хмурится, а меня это прям раздражает. Она не знает, она ничего не знает!

— Если смена его была, тогда могло и прибить. Там потолок упал и балки, пожар был.

Смотрю на неё и хочу наброситься, чтобы не несла всякую ерунду! Чтобы рот вымыла с мылом. В ушах такой шум, что даже звуки сирен как будто глуше.

Встаю, толкаю её в сторону. Пусть не врёт. Бегу в торговый центр. Не хочу с ней разговаривать. Хочу узнать сама.

Внутри много людей. У некоторых перебинтованы конечности. Одни плачут, другие тупо смотрят перед собой, наверное, шокированы или оглушены.

Повертев головой, я вижу Разумовского. Он перевязывает руку какой-то девушке. И вроде понятно, что он-то точно знает, но я не могу себя заставить к нему подойти. Сейчас у меня ещё есть надежда, а через секунду, когда Разумовский ответит на самый главный вопрос, её уже может и не быть.

Пусть лучше он где-нибудь с собачницей или сразу с несколькими медсёстрами отсыпается. Только живой.

К Разумовскому я иду как на эшафот.

— Скажите, пожалуйста, где, — непрошеный кашель, — Константин Леонидович?

Разумовский оборачивается, молча смотрит на меня несколько секунд, затем поднимает руку и тычёт в сторону узкой белой двери в конце торгового зала.

— Я его отправил передохнуть. Он сам чудом не пострадал, в эпицентре был, так ещё целую толпу тут осмотрел и всё никак не остановится. Так и чокнуться недолго. Пусть полчаса посидит в тишине. Перезагрузится.

— Он жив? — начинаю то ли плакать, то ли смеяться как сумасшедшая.

Рукой прикрываю рот, чтобы быть тише, а у самой все трясётся.

— Конечно, жив, это ж Ткаченко, что с ним случится? — улыбается доктор.

Дальше под рукой Разумовского стонет пациентка, и врач про меня забывает.

Шум, гам, везде люди. И только это белое пластиковое пятно двери, как единственная правильная цель. Ни секунды не думая, врываюсь внутрь. В крохотном служебном помещении на полу свалены коробки, у стены — пустой стол, несколько поломанных стульев и маленький кожаный коричневый диван, густо покрытый царапинами и трещинами. Окно распахнуто. Придерживая створку, у проема стоит Ткаченко. Серьёзный, сосредоточенный, в когда-то белом, а сейчас непривычно грязном медицинском костюме, смотрит вдаль, периодически поднося к губам сигарету.

Меня накрывает таким счастьем, что передать его словами просто невозможно.

— Я не знала, что вы курите, Константин Леонидович... — От перепада настроения и смены событий едва держусь — рискую упасть.

Он резко оборачивается. Смотрит прямо на меня. Теперь уже радостный.

— Я только что начал, Ульяна Сергеевна.

Улыбнувшись, швыряет окурок в окно и тут же идёт ко мне, прижимает, с силой вдавливая в себя моё тело.

А я реву. От него нет привычного аромата дорогой туалетной воды. Он источает запах дыма, как будто долго сидел у костра. А ещё довольно сильно пахнет мужским потом, словно нервничал, работал и сто лет не принимал душ. Но мне нравится! Я счастлива. Такой живой, настоящий. Пот доктора Ткаченко, который опять не спал и валится с ног, но по-прежнему со мной и дышит.

Плачу ещё сильнее.

— Ульяна Сергеевна, вы что здесь делаете? С ума сошли? Кто же вас пустил-то?

— Я сама себя пустила, — хнычу в белую ткань на груди.

А он ещё крепче меня обнимает и гладит по спине, как будто это помогает ему расслабиться.