Мой личный доктор

Либо я верю Майке, либо доктору. Надо занять чью-то сторону. Поэтому я кипячу воду и, разорвав упаковку спагетти, сыплю их в воду. Та же участь ждёт сосиски. Труднее всего тереть сыр.

А дальше звонок в дверь. И внутри столько всего, что уже и неважно, где она — правда. Открываю. Там он, едва стоит на ногах, припав к косяку, смотрит на меня и грустно улыбается.

— Пустишь? Есть очень хочется. Там какую-то еду волонтеры притащили, но я же обещал, что поем у тебя.

И всё. Всё исчезает: и Майка с её обвинениями, и сто пятьсот его женщин. Моё сердце само по себе прыгает от счастья так сильно, что становится страшно: вдруг оно разорвётся на части? Потому что, когда я на него смотрю: на такого красивого, уставшего, всё с той же царапиной на лбу — мне всё равно, сколько недель, дней или часов мне рядом с ним отмерено.

По привычке, выработанной годами, доктор тщательно моет руки, а затем падает на стул в моей кухне.

— Что там случилось?

— Плохо помню, о чём я думал и сколько людей я вынес, Ульян. — смотрит не на меня, а в тарелку, запускает вилку в макароны. — Я ведь травматолог по специальности и оказывал помощь на автомате. Как только дым осел, я мысленно оценивал ситуацию и просто ставил диагнозы. Были и те, кто очень тяжело пострадал. Одной девушке на моих глазах оторвало руку, другой женщине, судя по всему, придётся удалять почку. Пять человек находятся в критическом состоянии.

Я опускаюсь на стул рядом с ним. И, забыв, как дышать, бессознательно кладу руки на колени.

— Спасибо, что пришла. Это очень помогло. — Тянется к моей ладони.

Хоть Ткаченко и выглядит растерянным и очень уставшим, он жуёт и улыбается.

— Я испугалась за тебя.

— Знаю. Понимаю, что тебе было страшно, но твой приход так поднял мне дух, придал сил.

Теперь мы улыбаемся друг другу. Грустно, но всё равно улыбаемся.

Костя возвращается к тарелке. Какое-то время ест молча.

— Сегодня погиб мой начальник. Заведующий нашим отделением. — Как будто взорвавшись, швыряет Ткаченко вилку на стол, та со звоном зависает у края стола. — Из-за какого-то сраного баллона не стало очень хорошего специалиста. Ну и рабочий погиб тоже. Представляешь, его — в смысле баллон — к лифту пёрли по нашему первому этажу в реанимацию и уронили, произошла разгерметизация. И всё. И пизд*ц.

Задыхаюсь, осознав, как ему тяжело. Услышав эти слова, кидаюсь к Косте, обнимаю, утешаю как могу. Он тут же усаживает меня к себе на колени и, закрыв глаза, прижимается к моей груди. Тяжело дышит. Здоровой рукой глажу его по голове, пытаясь забрать всю его печаль и боль себе.

Глава 34

Постепенно я осознаю, что Костя успокаивается. Уже не так сильно бьётся сердце, и дыхание уравновешивается. Чувствую, его отпускает, очень рада, что причина тому я. Для меня важно, чтобы он перестал переживать и немного успокоился. Отвлёкся, расслабился. Продолжил жить.

— Мне нравится держать тебя на коленях. Такая приятная тяжесть. — Трётся щекой о мою грудь Костя, крепко и в то же время нежно обнимает.

— Ну не такая уж и тяжесть, — тихонько смеюсь, отвечая ему тем же и ласково перебирая волосы на его затылке.

— Я ничего такого не имел в виду, красавица. Просто нравится ощущение, когда ты сидишь так близко.

Мне приятно это слышать. А Ткаченко убирает мою руку со своей головы и подносит к губам, целует. И при этом очень глубоко и бесстыже зевает. Бедный, такой уставший. А мне хорошо рядом с ним. Это похоже на алкогольное опьянение: даже сидя я ощущаю неустойчивость своего положения, отчетливо осознаю нарушение координации движений, ну и снижение здравого смысла, особенно инстинкта самосохранения. Ох, это мания, сплошная мания по отношению к доктору Ткаченко.

— Ульяша, у тебя есть какие-нибудь полотенца?

Прыскаю со смеху:

— Как ты меня назвал?

— Я заранее подготовился и прогуглил твои уменьшительно-ласкательные. Это мне понравилось больше всего.

— Меня никто из мужчин так не звал.

— Значит, я буду первым, — шепчет, не переставая целовать открытые участки кожи.

— А насчёт полотенец: если ты собрался на них спать,то я дам тебе чистое бельё, — ёрзаю у него на коленях и, как потерявшая остатки мозгов девчонка, несу всякую чушь.

Он жадно целует, и я отвечаю тем же.

— Нет, — смеётся, — если ты позволишь, я бы сходил в душ и отрубился. У меня от усталости и стресса всё плывёт перед глазами.

— Да, конечно. — Заставляю себя сползти с его коленей, мне так нравилось целоваться и обниматься, но человек устал и хочет принять душ.

Ткаченко поднимается и, качнувшись вправо, идёт мыться. Я сворачиваю в зал, лезу в шкаф, выбирая своё самое лучшее, новое, душистое полотенце.

Душевой кабинки у меня нет. Обычная ванна с синей шторкой, разрисованной морскими коньками и звездами. Открываю дверь в ванную комнату, меня тут же обдаёт горячим воздухом, шумит вода. Решаю просто положить полотенца и быть при этом как можно незаметнее, но Ткаченко не закрыл шторку до конца и отсюда хорошо видно его полностью обнажённое, испачканное пеной, немного смуглое, поджарое тело.