Мои литературные святцы

Любые самостийно возникшие кружки вызывали интерес к себе госбезопасности. Булат и Даниил дёшево отделались: Окуджава успел уехать в Москву, а Долинский в Ростов-на-Дону. Многие не успели удрать, и были арестованы.

На следующий день после смерти Окуджавы Даниил Долинский написал:

Как под лампою «соломенной»
Мини-солнышко жило!..
Виснул гром на ветке сломанной —
Добела её прожгло.
Время было не весеннее —
Речь кровили удила,
И на ниточке висели мы,
Прошивающей дела.
Чьи-то строчки… где-то… что-то там
Молодняк да наивняк:
То да сё… Никак не шёпотом
Да и вслух – почти никак.
Пронесло… Прошло… В прогалины
Чист средь тучищ небосклон!
Ты влюблён в улыбки Галины,
Я – в Иринины влюблён.
Сквозь старенье наше сирою
На скамеечке места
Всё нам держат Галя с Ирою
У Мухранского моста,
Где Кура рядится истово
Белогривым скакуном,
Где шуршанье многолистово,
Где рассвет пьянит вином…
Две сестрицы – две красавушки
(где тот дом, и где та дверь?!)
Две плакучих – после ивушки
Незабудки две теперь.
Всё то памятью несломленной
Сохранилось в вихре лет.
Но под лампою «соломенной»
Время выключило свет…

Вот, оказывается, как оно было: Булат и Даниил ухаживали за сёстрами Смольяниновыми. Галина потом стала первой женой Булата.

Ничего этого я, разумеется, не знал. Мне и в голову не приходило спрашивать у Булата о Долинском. Хотя о «Соломенной лампе» я кое-что от него знал.

Мне Даниил Маркович всегда был симпатичен, хотя стихи его нравились не очень. Кажется, он это понимал, потому что никогда не просил меня о рецензии.

У нас был в Ростове общий знакомый Лёня Григорьян, очень хороший поэт. Вот о нём мы с Даниилом Марковичем говорили часто. Долинский был рад, что я ценю Лёню, а я оценивал ещё и благородство Даниила Марковича: радоваться за другого – умение, какое даётся далеко не каждому!

Впрочем, не хочу, чтобы сложилось впечатление, что я считаю Долинского графоманом. Это неправда. Я перечитал его уже после его смерти, которая случилась 2 ноября 2009 года (родился 15 июля 1925-го), и убедился, что есть у него и очень неплохие стихи:

Не помышляя о покое,
Воистину устав от дел,
Я видел многое такое
Чего бы видеть не хотел.
И, видя, как светило гасло
Среди колючек и колья,
Я улыбался многим назло,
Желавшим, чтобы плакал я…

3 ноября

Стихи Багрицкого лучше всего воспринимаются в юности. Жёсткие, неуступчивые, пронизанные желанием не только постоять за свои жизненные принципы, но и умереть за них, они близки подростковой романтике. Из них вырастаешь так же естественно, как вырастаешь из своей одежды.

Так же естественно, как вырастаешь из романтического Лермонтова, автора, допустим, «Мцыри».

Но вырастаешь не из всех стихов. С иными живёшь и растёшь всю жизнь. Иные переосмысливаешь в силу обретённого жизненного знания, жизненного опыта.

Кстати, дано это не всем. С недоумением приходилось читать статьи, в которых строки из стихотворения «ТВС» приводятся как декларация самого поэта:

А век поджидает на мостовой
Сосредоточен, как часовой.
Иди – и не бойся с ним рядом встать.
Твоё одиночество веку под стать.
Оглянешься – а вокруг враги;
Руки протянешь – нет и друзей;
Но если он скажет: «Солги», – солги.
Но если он скажет: «Убей» – убей

Однако герой стихотворения тут ни при чём. Ему, горящему в туберкулёзном жару, является видение – туберкулёзник Дзержинский. Эти страшные слова – его, железного Феликса, оттого, быть может, и железного, что он зол на человечество за сгубивший его туберкулёз

Но стихотворение вовсе не фиксирует согласие с Дзержинским героя. Уж если на то пошло, эти слова Дзержинского, само его видение, помогают герою преодолеть туберкулёзную слабость, придают сил подавить в себе симптомы болезни, с которой связано продемонстрированное ему человеконенавистничество.