Мой любимый скамер

У Анны перехватило дыхание. Она уже любила этого мужчину! Любила без памяти!!! Несмотря на свои шестьдесят, она была в чём-то наивна, и очень влюбчива. Душа её горела, чувства кипели. Этот американец был ей так близок, просто невероятно! И даже писал он на таком же литературном, правильном английском языке, что и она. Анна с детства знала английский, родители часто бывали в загранкомандировках и её, ещё совсем кроху, брали с собой. Язык английский стал её вторым родным. Иногда ей вспоминалось детство: вот она с мамой и папой – красивыми, рослыми сотрудниками посольства – сидит в стеклянном павильоне, таком огромном, – за круглым столиком. А вокруг – множество таких же столиков, и люди, столько людей, и все сидят, едят, говорят! И мама с папой тоже разговаривают непонятно так, и кушают. В тарелках – креветки, помидоры, авокадо кусочки. А внизу – большой бассейн и рыбки плавают. Ой, сколько рыбок разных, таких красивых! А вон вазочка со сливами. Аня так их любит! Потянулась ручонкой, схватила и – в рот! Но что же это, они вдруг стали горькие и противные! И совсем не вкусные! Она выплюнула и заревела! Мама с папой засмеялись и сказали, что это – маслины. Какая гадость! Ужасное разочарование! С тех пор Анна не любит маслины и оливки. А вот праздник, Новый Год. Анечке пять лет. И надо же ей было заболеть как раз в самый такой день! Родители ушли на праздничный приём, это работа у них такая, им надо. А детям туда нельзя. И Анечку положили спать в библиотеке. Это недалеко от банкетного зала, сказала мама, они с папой будут к ней заглядывать и давать лекарство. И конфеты. А ей, Анечке, надо немножко поспать. Ей дали какую-то микстуру, и укрыли шерстяным одеялом. Но малышке спать совсем не хотелось. Встала, подошла к полкам, вытащила большую книгу. Текст был английский, Анечка уже умела читать. Просматривала длинные строки стихов и картинки. Разбирала латинские буковки, из которых получались слова, часто – непонятные. Ей было скучно, зевала. Но тут вошёл какой-то толстый дядька, сел к ней на постель, глянул в книгу, и сказал:

– О, ты уже Шекспира читаешь? Гениально! А ты знаешь, что он есть в русском переводе? Перевёл Пастернак, и это гениальный перевод – строчка автора, строчка переводчика. Это – гениальная отсебятина! А шестьдесят шестой сонет перевели и Пастернак, и Маршак. Вот, сравни: у Маршака: «Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж Достоинство, что просит подаянья, над Простотой глумящуюся Ложь, Ничтожество в роскошном одеянье», у Пастернака: «Измучась всем, я умереть хочу… Тоска смотреть, как мается бедняк, И как шутя живется богачу. И доверять, и попадать впросак. И наблюдать, как наглость лезет в свет». Чуешь? И какой перевод, по-твоему, лучше? – сказал дядька и дыхнул на девочку сильным запахом коньяка и виски.