Мой лучший друг товарищ Сталин

— Не ты один, Цанава на нее запал. Не отпускает, — он явно наслаждался моим мучением. — Не боись, отобьем. Операция назначена на январь. После тотчас верну ее в Москву.

Михоэлс выехал в Минск на старый Новый год.

Я прилетел туда на следующий день. Вместе со мной — первый заместитель Абакумова генерал О-в. Он руководил операцией.

Я сидел в гостинице. Видел в окно, как они все садились в «Победу» — ехать на дачу. Первой садилась она. Она была без шапки, и в свете фонаря снег падал на золотистые волосы. Михоэлс помог ей сесть в машину, закрыл дверцу. От усердия он наклонился, шапка слетела с головы, сверкнула его лысина. Наконец забрались в автомобиль он и театровед. Тронулись.

Через сорок минут позвонил Цанава и сообщил: они приехали.

О-в тотчас связался с Абакумовым:

— Объект на месте. Наши действия прежние?

Тот сказал:

— Обожди у телефона.

— Докладывает, — шепнул мне О-в. Через минуту он услышал ответ Абакумова:

— Действуйте, как условились, и доложите.

О-в положил трубку и перезвонил Цанаве. Цанава позвонил через двадцать минут. Сообщил кратко:

— Состоялось.

Михоэлса и театроведа убили выстрелами сзади. Потом отвезли трупы поближе к гостинице. И там участник боевой группы совершил наезд на грузовике. Самое жуткое — Михоэлс был еще жив. Видно, спешили, не проверили. Как рассказал совершавший наезд, «шевелился на дороге, будто раздавленный таракан».

По Москве пустили слух: Михоэлс с другом театроведом «набрались» и попали под грузовик.

Похороны Михоэлса прошли торжественно.

Коба наградил орденами всех исполнителей, включая Цанаву.

Но ее имени не было среди награжденных.

Я вернулся в Москву и первым делом отправился в Особняк. Там ее не нашел. Позвонил Берии. Он сказал:

— Говнюк Цанава опять ее не отпускает! Добьем гада, обещаю, — и засмеялся.

— А почему ее не наградили?

— Спроси чего-нибудь попроще. Ты же знаешь: оне не любят баб.

Через два дня сам позвонил:

— Ну вот, прилетела! Завтра будет в Особняке. Сегодня ее вызвали.

Я не спрашивал, куда и кто, мне было все равно. Главное — я ее увижу.

Наступило завтра.

В Особняке опять ее не было. Ее комната — открыта, запах ее духов. Чисто прибрано. Это означало: она находилась здесь и куда-то вышла.

Я сел на кровать и стал ждать.

И тогда в комнату вошел Берия.

— Бедный Фудзи… Догадался? Работа у нее была такая. Когда-нибудь это должно было случиться.

Я был спокоен.

— Расскажи.

— Хочешь подробности? Наверное, не нужно тебе знать…

— Расскажи!

— Утром Коба потребовал ее к себе. Он придумал наградить ее сам. Он бывал с нею… тоже. Она умела разбудить любую угасшую чувственность, специалистом была. Но здесь ошиблась. Она обладала властью над всеми нами. Но не над ним. Недаром всех женщин он называет «бабами». Думаю, посмела пошутить над его бессилием. Я его видел после ее ухода — он был в бешенстве. Она ждала тебя здесь, в Особняке, когда вошел офицер. Боюсь, она успела испытать ужас смерти. Так захотел обиженный Коба…

Я сел на ее кровать еще молодым, встал — стариком.

Правду о ней я выяснил позже, в 1954 году. Мерзавец, конечно, все придумал. Чтобы крепче была моя ненависть к Кобе. Все случилось обычней… и необычней. Она попыталась предупредить Михоэлса. Написала ему записку в гостиницу, ее перехватил наш коридорный. Думаю, дело здесь было не в благородстве. Просто она опять попыталась перестать жить. На этот раз удачно: по окончании операции ее прикончили.

Но тогда я этого не знал. Тогда я подытожил: снова Коба отнял у меня ее.

Я его ненавидел. Я, грузин, ненавидел Друга!

«Пятьдесят третий год — Самсон, разрывающий оковы» — не выходило из головы.

Она до сих пор приходит ко мне во сне… Я вижу ее. И она говорит мне: «Я сбежала с полотна Боттичелли…» И, держа руками высокую грудь, приближается к постели… я смотрю на мысок золотистых волос внизу и уже предчувствую то сумасшествие, восторг, тянусь к ней… и просыпаюсь.

Террор начинается

Я в очередной раз вернулся в страну. Вечером жена спросила, не хочу ли я прогуляться перед сном, и кивнула на делавшую уроки Майю-Сулико. Я понял. Мы давно уже отвыкли говорить в квартире — прослушка. Да и дочку нельзя было впутывать в наши разговоры.

Мы шли вдоль Москвы-реки, дул холодный ветер, к которому никогда не привыкнешь — все-таки мы южные люди.

Жена шептала:

— Началось безумие. По всей стране идет кампания против «безродных космополитов». Во всех творческих союзах — бесконечные собрания, выявляют космополитов. Излишне объяснять, что почти все «безродные» — евреи. У нас в Третьяковской галерее известнейший искусствовед-еврей каялся в том, что недостаточно воспевал русских художников, а вместо этого прославлял Рембрандта, о котором написал книгу. Теперь все должны рапортовать о раскрытии антипартийных групп «безродных космополитов». Их ищут повсюду — в армии, в науке, в партийных и советских учреждениях. Среди историков — еврей академик Минц, евреи доктора наук Рубинштейн, Вайнштейн, в кино нашли космополита режиссера еврея Трауберга…

— Арестовывают?