Мой лучший друг товарищ Сталин

— Это правда? — спросил Коба.

Молотов печально наклонил голову. Коба зло посмотрел на него и закончил:

— Видите, и мы несвободны от глупости. Итак, с Грецией мы решили. И более никаких комсомольских наскоков! Помните: мы, ученики Ленина, часто расходились с ним, спорили, даже ссорились, но потом находили общую точку зрения и двигались дальше. Сегодня мы ее нашли! Подведем итоги. Мы — за федерацию Болгарии с Югославией. Но все это в будущем.

Коба, сидевший во главе стола, встал, показывая, что совещание закончено.

Все тоже поднялись.

Уходя, Кардель, видно, пытаясь изобразить покорность, угодливо спросил, какую позицию занять Югославии в ООН в связи с требованием Италии передать под ее опеку Сомали. Сообщил:

— Мы думаем выступить против, не надо потакать империалистич…

— Опять глупость, — прервал Коба. — Отдайте им то, что они просят. Итальянцы сейчас — жалкая слабая страна. И запомните: когда цари не могли договориться о добыче, они отдавали спорную территорию слабейшему феодалу, чтобы потом, в удобный момент, отнять ее у него. — И он в первый раз улыбнулся.

Югославы ушли, но Димитров задержался в кабинете. Он был явно испуган происшедшим, по лицу шли красные пятна, редкие волосы слиплись. Герой Лейпцигского процесса, когда-то не боявшийся биться с Герингом, выглядел жалко.

Он хотел что-то сказать, но не успел. Коба вновь набросился на него:

— Неужели вы не поняли! Мерзавец Тито попросту решил употребить вас, как публичную девку. Он решил присоединить вас всех к себе. И столкнуть нас с США и Англией из-за Греции. А вы… вы… — яростно махнул рукой.

Думаю, Димитров задержался, ожидая, что гостеприимный Коба, как обычно, пригласит его на дачу. Но Коба не пригласил.

И болгары покинули кабинет в смятении.

Когда гости разошлись, вошел Берия.

Коба походил, сделал мне знак перестать записывать.

Все сидели в молчании. Наконец Коба сказал:

— Итак, мы прекратим захват Греции, бросив кость Западу. За это они должны смолчать, пока будет осуществляться наш план в отношении стран народной демократии. План таков. Мы создадим конфедерации Венгрии и Румынии, которые примут решение о слиянии с Украинской республикой. Потом Чехословакия и Польша соединятся с нашей Белоруссией, а федерация Югославии, Болгарии и Албании — с Российской Федерацией. СССР расширится на пол-Европы и будет готов к выполнению главной миссии. Все свободны.

Расходились потрясенными. Невиданная гигантская держава родилась в кабинете.

Оттого главную фразу: «СССР расширится и будет готов к выполнению главной миссии» — мне показалось, все пропустили. Но я ее запомнил.

В кабинете остались Берия, Коба и я.

— Этот комсомолец Димитров безнадежно глуп. Нужен другой человек в Софии, — сказал Коба.

— У него со здоровьем плохо, так что вопрос быстро решится, — заметил Берия. — В Белграде сложнее — у нас там никого. Он всех наших уже убрал.

— Мерзавец, конечно, не приедет на сессию. Так что думайте… И решайте вопрос. Возможно, Фудзи, ты примешь в этом участие.

Когда я уходил, Коба вдруг прыснул в усы:

— Что-то ты печальный, Фудзи? Говорят, у тебя был роман! Ай-ай, в твоем-то возрасте гулять, да еще от молодой жены. Ты не большевик, Фудзи, ты развратник.

Желтые глаза впились в меня. Я выдержал.

Уходя, сказал:

— Ты совершенно прав, Коба. Последняя любовь… она от черта.

«Гвозди б делать из этих людей»

В ноябре, будучи в Лондоне, я прочел о закрытии Еврейского антифашистского комитета. Позднее — об аресте Полины Жемчужиной. Впоследствии следователь, допрашивавший Полину, рассказал мне, что она отрицала все: связь с Еврейским Комитетом, разговоры с Михоэлсом и даже самое очевидное — то, что она была в синагоге вместе с Голдой Меерсон. То, что видели все.

Следователь ее не понимал. Я понимал. Она не лгала. Она просто не могла объяснить, что все это велел ей делать мой друг Коба. То есть она была в этой самой синагоге как бы субъективно — телом. Но объективно, партийной душой, она там не присутствовала.

Полину выслали в Кустанай.

Она, конечно, сознавала, что Кустанай — это только начало крестного пути. Но до конца осталась настоящим партийцем. При мне впоследствии Берия сообщит Кобе, что Полина в Кустанае объявила следователю: «Я готова и дальше выполнить любое поручение партии».

Поручение готовилось очень серьезное.

Ибо в марте 1949 года мир потрясла сенсация: мой старый знакомец, вернейший соратник Кобы Молотов потерял свой пост. Министром иностранных дел стал Вышинский.

Коба начал бить по штабам — по верхушке партии. С каждым днем разворачивалось нечто невероятное, грозное.

«Можно запускать людей»

Я был в кабинете Кобы, когда они вошли. Тяжело дышащий, вечно потный, со щеками, лежащими на плечах, — Маленков. И лощеный красавец — Абакумов.

Коба мрачно велел Маленкову:

— Докладывай. — И Абакумову: — А ты слушай.

Маленков доложил:

— Новая тюрьма на улице Матросская Тишина комиссией принята.

— Можно запускать людей, — усмехнулся Коба.