Мой лучший друг товарищ Сталин

— «Дорогой товарищ Сталин! При голосовании в ЦК по предложению об исключении из партии моей жены П. С. Жемчужиной я воздержался, что признаю политически неверным. Заявляю, что, продумав этот вопрос, голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности. Кроме того, я признаю свою тяжелую вину в том, что вовремя не удержал близкого мне человека от ложных шагов и связей с антисоветскими националистами вроде Михоэлса…»

— Хорошо пишет, жаль, что шпион, — все так же ласково сказал Коба. — Ну садись, дорогой.

Молотов сел и тотчас вскочил. Оказалось, Берия ловко подложил ему под задницу помидор. Все долго смеялись.

(Я знаю, я к нему несправедлив, я всегда не любил его… Но в тот момент мне было его мучительно жалко, и я не смеялся. Коба тоже не смеялся, он молча наблюдал за унижением верного пса.)

Застолье кончилось, как всегда, в четвертом часу утра. Он разрешил нам отправиться спать.

«Вокруг одни шпионы»

Но скрыть бомбу конечно же не удалось. Президент США Трумэн выступил с заявлением о ее испытании в СССР. В Америке быстро выяснили, откуда она у нас…

И началось! Запросы Трумэну в Конгрессе о беспримерном русском шпионаже! Сменили руководство спецслужб. В считанные месяцы арестовали десятки наших агентов. Все руководители компартии плюс ценнейшие наши агенты — Рулевой, Шаман и Либерал, работавшие не ради денег, но ради Маркса, — отправились в тюрьму.

Все кончилось шпиономанией, неистовством Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности…

Как обычно бывает, во время безумия погибли наименее причастные. Юлиус Розенберг и его жена Этель расплатились жизнью. Могу с полным знанием дела заявить: они не имели прямого отношения к бомбе. Розенберг действительно завербовал родственника жены, участвовавшего в атомном проекте. Но помощь того была мизерной. Помню, как сообщил Кобе о готовящейся казни Розенбергов, о заключении в тюрьму Чарльза.

Он в ответ:

— Надеюсь, он сидит не в нашей тюрьме? Говорят, у империалистов сидеть намного лучше. — (Про Розенбергов ни слова.)

Кстати, Чарльз просидел всего девять лет. Этот идеалист до смерти был уверен, что он в одиночку спас мир от войны. Не знал, что вместе с ним работали и другие. Нам потом удалось благополучно вывезти почти всех. Их, правда, ждало то же наказание, что и Берджеса. Им пришлось понять, как далека от их представлений страна, где им надлежало доживать свою жизнь.

Но это все было потом. А тогда, прочитав выступление Трумэна, Коба пришел в ярость.

— Шпионы! — орал он на Берию. — Вокруг одни шпионы!

Желтые глаза пылали. Но Берия молчал. Хотя он отлично знал (как знал и я), что шпионы здесь ни при чем. Американцы узнали о нашем испытании из анализа атмосферных проб, взятых американскими самолетами.

Когда Берия ушел, я сказал об этом Кобе.

Он мрачно посмотрел на меня:

— Не лезь не в свое дело.

Я понял: правда ему неинтересна. Шпионы — это сейчас куда важней.

«Я могилу милой искал…»

Я должен был улетать за границу и приехал на Ближнюю проститься.

Коба сидел в Большой столовой. На столе лежала только что отпечатанная новая карта Советского Союза, выпущенная к семидесятилетию Вождя.

Карта была изукрашена медальонами — изображениями из жизни Кобы (так на Строгановских иконах изображали жития святых). На первом медальоне — Коба во время батумской стачки. Говорит речь, вознесенный над толпою.

— А ведь здесь и ты, Фудзи. — Жирный палец уперся в одну из еле видных молодых рож в толпе. — Вот он ты! — Коба прыснул в усы. И добавил серьезно: — Скоро эта карта будет совсем иной, мы с тобой, Фудзи, увидим и это. Как много невероятного нам дано увидеть в жизни…

Стоял теплый день ранней осени. Коба надел старые разношенные валенки (опять мучил ревматизм), мы вышли в сад. Он медленно шел по дорожке, топча опавшие листья… Сзади, то останавливаясь, то тихонечко нагоняя, лошадь везла коляску.