Мой лучший друг товарищ Сталин

«Устройство» было готово ранней осенью 1952 года. И тогда я вновь приехал на Ближнюю — наблюдать, как его монтируют. И встретил, наконец, своего друга Кобу.

Как обычно, не поздоровавшись, Коба заговорил, будто мы расстались вчера.

На его столе лежали сводки с корейского фронта.

(В это время мой друг втянул американцев в бесконечную войну в Северной Корее. Коммунистическая Северная Корея попыталась захватить Южную, американцы, естественно, вступились за своих союзников. Уже вскоре им пришлось понять, что сражаются они на корейской земле не только и не столько с корейцами, сколько с бесчисленной китайской армией. В воздухе их сбивали наши летчики — истинные асы, прошедшую самую страшную из войн.)

— Никто не понимает масштабов события… — усмехнулся Коба. — Никому не говори, Фудзи… но Третья мировая уже началась. Ильич сейчас потирал бы руки. Уверяю тебя: и Троцкий, и Зиновьев, и Бухарчик радовались бы вместе со мной. Надеюсь, как истинные революционеры, они поняли бы, почему им следовало уйти. — (Эта мысль: «они одобрили бы свою смерть» — его преследовала.) — Для революционеров жизнь — это идея. Идея — все, жизнь — ничто. А теперь почитай…

Он показал мне последнее донесение нашего агента М. Он сообщал секретные американские данные: «Потенциал ядерного вооружения США недостаточен сейчас ни для ведения войны с Советским Союзом… ни для эффективной обороны. Раньше 1955 года преимущество над Советами не может быть достигнуто…»

Он заходил по кабинету. Как всегда, забыв обо мне, заговорил сам с собой:

— Раньше пятьдесят пятого года… Мингрел обещает… уже в следующем — пятьдесят третьем. Карты ложатся удачно… — Он говорил о новой водородной бомбе. Насмешливо посмотрел на меня: — Боишься? Эх ты! Капитулянт!

Новый роман сочиненный Кобой

В это время приехал Игнатьев.

— Докладывай, — сказал Коба.

— Абакумов по-прежнему упорствует.

— Жаль, что с мерзавцем обращались по-человечески. Это вина товарища Сталина, который не забыл о его заслугах в войну. От него ждали правдивых показаний. Но, мижду нами говоря, он, видимо, надеется, что «кое-кто» его защитит.

— Разложение Абакумова налицо, — продолжал Игнатьев. — При обыске в его квартире найден целый склад золота, ширпотреба. Изъято около трехсот пятидесяти пар различной обуви, обнаружена целая комната со стеллажами, забитыми отрезами шерсти, шелка и других тканей, большое количество галстуков, литые из золота дверные ручки…

— Хватит! — Коба положил трубку в пепельницу. Медленно сел в свое кресло.

— Мы сняли все это на пленку, товарищ Сталин. Альбом я оставил в приемной.

Коба позвонил туда. Поскребышев принес альбом с фотографиями.

Коба стал листать страницы. Я с изумлением увидел, как сильно у него дрожат руки. Он заметил мой взгляд, отложил альбом, поднялся, взял трубку, закурил:

— Скажите мерзавцу: если этот альбом показать рабочим… показать, каким стяжательством занимается советский министр государственной безопасности… пощады ему не будет. Заковать его в кандалы! И допрашивать! Допрашивать жестко! Все они переродившаяся буржуазная сволочь. Нам, старым партийцам, подобное буржуазное стяжательство и в голову не приходит. А у них — норма! Мерзавцы!

Когда Игнатьев ушел, Коба зло сказал мне:

— Докатились ваши ротозеи! Оказалось, на Лубянке за вашими спинами десятилетиями орудовала мощнейшая сионистская организация. Через жидов-генералов и отдельных русских ротозеев-маршалов она проникла в армию, через негодяев-мингрелов — в Грузию, а через евреев-следователей — к вам на Лубянку. И мерзавец Абакумов был ее прихвостнем! Вот почему на Лубянке у него собралась целая группа евреев-заместителей, почему он упорно тормозил, «смазывал» следствие против еврейских врачей. Почему раскрытую еврейскую молодежную организацию объявил «чепухой» — здесь мерзавец опять смазал следствие. Да, они повсюду! Враги, как тараканы. Перестаешь морить — снова появляются! Но ничего, вытравим, Фудзи, хотя работать придется не покладая рук! Подлецы мингрелы арестованы. У вас на Лубянке арестованы все руководящие жиды. Дорежем! Не будет у нас «пятой колонны»!.. Ну ладно, иди — делай свое дело.

Отправились в тюрьму по обвинению в сионистском заговоре большие начальники-евреи — Селивановский, Шварцман, Броверман, Эйтингон и Андрей Свердлов (Андрею, так усердно служившему, предстояло понять, что Бог все-таки есть!).

Все яснее прорисовывались контуры будущего гигантского процесса, придуманного моим великим другом. Пятьдесят третий грядущий год должен был затмить год тридцать седьмой. И все яснее становилась моя судьба. Как когда-то писал Кобе бедный Бухарин: «Тут без меня не обойтись!»

Но тогда… что же означало предсказание: «Пятьдесят третий год — Самсон, разрывающий оковы»? «Кудесник, ты лживый, безумный старик?..»

«Устройство»