Мой лучший друг товарищ Сталин

Но времени на это у него уже не хватит. Наступали последние месяцы спортивного меценатства председателя Федерации конного спорта, члена Президиума Верховного Совета, генерал-лейтенанта Васьки Сталина…

И его тоже ждал пятьдесят третий год. «Самсон, разрывающий оковы».

В дни террора

В нашем Доме на набережной и в доме на улице Грановского (где так же жили кремлевские бояре) сановитые евреи теперь исчезали каждый день.

Создатель Мумии и главный Хранитель нетленного Ильича Збарский отправился в тюрьму. Незадолго до ареста я встретил его во дворе нашего дома. Он возвращался из гостей навеселе и громко рассказывал своему спутнику:

— Все последнее время стараюсь читать легкие книжки, чтобы хоть как-то отвлечься. Даже попивать стал. Я ведь все двадцать четыре часа в сутки подключен к Мавзолею. Я сотрудников учу: любое происшествие с телом — тотчас звоните мне. Без меня — ничего! Если даже случится что-то ужасное, допустим, муха влетит в саркофаг, без меня удалять категорически воспрещаю.

— Муха вправду может залететь к Ильичу? — в священном трепете спросил его спутник.

— В том-то и дело, что не может! Но снится! Всю жизнь снится кошмарный сон: звонят из Мавзолея: «Борис Ильич, высылаем машину — муха в саркофаге!» И я просыпаюсь, вскакиваю, как сумасшедший, на кровати… — Он звонко захохотал.

Но хохотал он зря. Мне рассказывали потом, как его арестовали. Дело было, естественно, ночью. Он крепко спал, когда его начали будить. Он вскочил на постели с диким криком:

— Муха в саркофаге!

Услышал в ответ голос оперативника:

— Чего орешь?! Одевайся, муха!

В тюрьму отправился мой знакомец, наш официальный отравитель, глава Лаборатории Х М-ий… Его арестовали прямо в Лаборатории и повели по подземному ходу в так хорошо ему знакомую внутреннюю тюрьму.

Коба был неутомим. Арестовали группу кремлевских врачей во главе с начальником Санитарного управления Кремля. Почти все арестованные врачи были с «прожидью», как сострил ведший это дело следователь Рюмин. Всех этих знаменитых профессоров, академиков медицины зверски допрашивали по заявлению какой-то медсестры из кремлевской больницы.

Я был у Кобы на Ближней, когда он вызвал Поскребышева.

Коба дожидался его в Большой столовой…

Приехав, вмиг вспотевший Поскребышев, блестя лысой головой и красным лицом, стоял перед Кобой. Он знал своего хозяина и, конечно, чувствовал неладное.

— Ничего не хочешь нам сказать?

Поскребышев жалко молчал.

— Полюбуйся на этого ротозея, Фудзи. Оказывается, сейчас были бы живыми и товарищ Жданов, и многие другие товарищи. Простая медсестра… — Коба заглянул в бумажку, он теперь мгновенно забывал фамилии. — Товарищ Тимашук написала мне письмо о том, что бедняге Жданову нарочно поставили неверный диагноз. Еврейские врачи из кремлевской поликлиники решили погубить его. И я поручил тебе — что?

— Разобраться, — вмиг потеряв обычную насмешливость, несчастно ответил Поскребышев.

— Что сделал ты?

— Навел справки.

— У кого? У тех, против кого она написала? У убийц? У тех же кремлевских врачей?!

— Виноват. Потерял бдительность. Я думал, они специалисты. Простите меня, товарищ Сталин.

— Что ты написал в заключении, ротозей?

— Что я ознакомился с документами и что специалисты считают диагноз товарища Жданова правильным.

— Только теперь, благодаря настойчивости товарища Рюмина, удалось выявить всю банду этих убийц в белых халатах. В кремлевской поликлинике из-за ротозея Поскребышева и врага народа Абакумова годами трудилась банда извергов… Иди сюда.

Поскребышев уныло подошел к огромному столу, где обычно происходило застолье.

— Сядь.

Он сел.

Коба взял рукой его лысую голову и с размаху ударил ею о стол.

У Поскребышева пошла кровь из носа.

Коба еще раз ударил его. Поскребышев заплакал.

— Пошел вон!

Поскребышев, всхлипывая, вышел из кабинета.

— Этого тоже надо гнать: мышей не ловит! Но врачи! Хороши врачи! Убийцы! В опасное время довелось нам жить, Фудзи.

В тридцать седьмом году врачей обвиняли в том, что они отравили Горького, Куйбышева и хотели отравить Кобу и правительство. Коба не искал нового: кремлевских врачей-убийц обвиняли в том, что они уморили членов Политбюро Щербакова, Жданова и всех умерших в кремлевской больнице руководителей.

Я знал своего друга: он делал это не от недостатка воображения. Он хотел, чтобы включился условный рефлекс Великого Страха, приобретенного страной в тридцать седьмом году.

Я должен был ехать в Лондон.

Он походил по комнате.

— Все рвешься за границу? Посиди тут, здесь ты нужнее. Сдались тебе эти империалисты. В СССР — хорошо. Открыли Волго-Донской канал — давний путь из варяг в греки! Мечту народов осуществили большевики. Успешно установили Статую. Тебя пошлю проверить, как смотрится… — И, как всегда, вдруг меняя тему: — Но Большой Мингрел… — Походил по комнате. — Я все слушаю его кабинет — ничего! Осторожен стал? Или узнал? Ты поговори с Лаврентием душевно. Понюхай его, есть ли дурной запах…

Коба знал про мои выбитые Берией зубы, оттого не сомневался в моем рвении. Я обещал. Мне показалось, он был доволен.

Последний съезд Кобы