Мой лучший друг товарищ Сталин

Я медленно поднялся по мраморной лестнице на второй этаж. Сейчас я все воспринимал глазами постороннего. Я будто впервые видел: высокие двери кабинета, огромная приемная, показавшаяся мне после лагеря и редакционных каморок похожей на бальный зал… Все те же три стола красного дерева, поразившие меня сейчас красотой и размерами. За одним сидел полковник НКВД. Взглянул на меня, и я… тотчас вытянулся, руки по швам! Ничего не мог с собой поделать… За двумя другими столами — блестящая лысина Поскребышева, все того же главы Секретариата, и шевелюра его безликого помощника.

Полковник записал в журнале регистрации, когда я вошел (потом запишет, когда выйду из святилища). Все, как прежде, будто не было этих пяти лет. И все по-новому.

Ровным голосом, в котором мне всегда чудилась скрытая насмешка, Поскребышев сказал:

— Здравствуйте, товарищ Фудзи. Вы можете пройти в кабинет, Иосиф Виссарионович вас ждет.

Вошел… Тот же сводчатый потолок. В углу — те же большие стоячие часы в футляре из черного дерева. Та же тумбочка у окна с посмертной маской Ленина под стеклом. Та же ковровая дорожка, ведущая к столу. Та же картина на стене: Ленин на трибуне — выступает. Те же диван и стеклянный книжный шкаф. Та же, как всегда раскрытая, дверь из кабинета в комнату отдыха, со знакомым огромным глобусом посредине и картами на стенах.

Но Коба! Новый Коба встретил меня в форме генералиссимуса, с вечной трубкой в негнущейся руке. Победитель Коба! Величественный генералиссимус Коба. И я, жалкий старик…

Мы стояли и смотрели друг на друга.

Я поздоровался. Коба указал мне на большой стол для заседаний. Знакомый стол с зеленым сукном, образующий с его столом букву «Т».

Все так же молча он сел за свой стол с аккуратно разложенными бумагами и склонился над какой-то толстой рукописью… Я увидел, как он полысел. Голая макушка товарища Сталина вместо густых волос Кобы. Разглядел я и то, как он стал сутулиться, как мешковато сидели золотые погоны на его опущенных плечах… Время! Представляю, насколько нехорош показался ему я — маленький, жалкий старикашка в дешевом костюме. Как всегда, читая мысли, он тотчас поднял голову, посмотрел на меня задумчиво и сказал печально:

— А ты совсем седой и поплешивел, Фудзи!

Я облился потом и прошептал:

— Годы, Иосиф Виссарионович.

Вдруг он яростно закричал:

— С каких это пор ты стал со мною на «вы»?! Мы разве поссорились? За что обижаешь? Почему забыл мое партийное имя? Может, ты прогнал из партии товарища Сталина?

От ужаса я потерял дар речи. Я знал: одно неверное слово — и я снова буду там! Снова бедствия для моей несчастной семьи! Я поднял глаза и наткнулся на его бешеный взгляд. Сколько раз я видел его: это был он, мой старый друг Коба. И я с любовью, печальной, непритворной любовью, посмотрел на него. Он это почувствовал. Глаза стали ласковыми. Я понял: первое испытание выдержал.

— Никогда не говори мне «вы», никогда! Слышишь, Фудзи! Сколько нас осталось — друзей-соплеменников?

Действительно, нас совсем не осталось. Нас, любивших друг друга, готовых умереть друг за друга удалых грузинских парней! Одних он посадил, других расстрелял, третьих заставил покончить с собой…

Он смотрел внимательно, глаза в глаза. Я с отличием окончил его университеты. В моих глазах он прочел только любовь. Любовь к Вождю, Учителю и старому Другу. Уверен, я выдержал и второе испытание.

И тогда он трубкой указал на рукопись.

— Это «Витязь в тигровой шкуре», русский перевод…

Он помнил мою любовь к этой поэме: когда-то тысячу лет назад в туруханской ссылке я читал ему ее наизусть, а он, зевая, слушал.

И вот теперь, перелистывая рукопись корявыми толстыми пальцами, задал мне несколько наивных школьных вопросов. Я ответил. Он поблагодарил и что-то записал прямо на полях. Потом пояснил:

— Меня попросили товарищи отредактировать русский перевод «Витязя»… Я решил с тобой посоветоваться.

Он действительно редактировал. Он, управлявший гигантской страной, хотел еще править «Витязя». На языке, который плохо знал, на котором до сих пор писал со смешными ошибками. Но он верил, что сумеет сделать и это. А может быть, это опять было испытание? Очередное? Он все еще пристально смотрел в мои глаза. Но, клянусь, там было написано только одно: «Величайший Гений редактирует перевод величайшей поэмы, рожденной на его родине. Как же это прекрасно! Кому же, как не ему…»

Он был доволен.

— Тебе передадут рукопись и мои замечания. Просмотри их — не в службу, а в дружбу. Заранее спасибо за консультацию, Фудзи. Ты знаешь, как я ценю твои знания…

Мы простились.

— Послушай, — вдруг сказал Коба, когда я уже стоял в дверях. — Я сейчас подумал. Сколько лет мы с тобой не виделись! Нехорошо, Фудзи. У тебя ведь было новоселье. Ты должен позвать меня в гости. Посидим, как прежде, поговорим, вспомним прошлое, споем…

— Но, Коба, я живу довольно тесно… — пролепетал я.

— Как тебе не стыдно, Фудзи? Помнишь, как мы жили до Революции? Где мы с тобой только не ютились! Разве это мешало нам веселиться? Тесный дом друга — может ли быть что-нибудь просторней?

— Прости. Я буду очень рад тебя видеть, Коба!