Мой лучший друг товарищ Сталин

— Известно ли вам, к примеру, — продолжал Коба, — что Иван Грозный ввел монополию на внешнюю торговлю? После Ивана ее введет только великий Ленин. Известно ли вам, что Иван до нас, большевиков, беспощадно воевал с оппозицией внутри государства? В разгроме оппозиции была огромная заслуга созданного Иваном опричного войска. Это, если хотите, предшественник нашего ЧК. Известно ли вам, что главный опричник Малюта Скуратов был крупным военачальником, геройски павшим в войне с Ливонией? Но в вашем фильме опричное войско — это какие-то убийцы, дегенераты, что-то вроде их ку-клукс-клана. Мы верим, что это не был злой умысел, вы просто плохо изучили историю, товарищ Эйзенштейн. Мы посоветовались в Политбюро и решили поручить вам исправить ваши серьезные ошибки и кардинально переработать фильм. Нам очень важно теперь, — здесь Коба остановился и, внимательно посмотрев на Эйзенштейна, повторил: — теперь показать прогрессивную роль опричнины, беспощадно уничтожавшей врагов народа. Мы не просим вас лакировать или фальсифицировать историю. Мы требуем от вас правды, суровой, но нужной нам, революционерам, правды. Иван не был жесток. Интересы страны заставляли его быть беспощадным… При этом не бойтесь говорить о действительных ошибках товарища Ивана. И говорить во весь голос! Его главная ошибка — он не сумел довести до конца свою борьбу с оппозицией… не сумел дорезать несколько оставшихся феодальных семейств. Тут товарищу Грозному помешал товарищ Бог. Ликвидирует, к примеру, Иван семейство князя — оппозиционера, а потом год кается, замаливает эти, с позволения сказать, «грехи». Вместо того чтобы продолжать непрерывно, беспощадно действовать. Проводить в жизнь свой собственный лозунг… — Коба посмотрел в бумажку. — «Как конь под царем без узды, так и царство без грозы»… Что делать, он не сумел стать до конца большевиком, — он улыбнулся.

— Все выполним, Иосиф Виссарионович, — заторопился министр.

— Это выполнять не вам. А вы что же молчите, товарищ Эйзенштейн?

— Постараюсь, товарищ Сталин, — глухо прозвучал его голос.

— Уж постарайтесь, и очень постарайтесь, это в ваших интересах, поверьте, — мрачно отозвался Коба.

— Нужны будут средства, — заметил министр.

— О средствах не беспокойтесь. Средства, любые, на подобный фильм у нас есть.

Эйзенштейн был бледен. Соратники тоже не порозовели. Только сейчас мы начали понимать, что присутствуем при крутом повороте Истории. Коба не просто возвращал страх. В наглухо закупоренной стране он собирался беспощадно дорезать… И каждый из нас тогда подумал: кого?

Правда, Эйзенштейн Кобу обманул. Он, говоря образно, поспешил сбежать, то бишь вскоре умер.

«И дам им отроков в начальники…»

После ухода киношников Коба опять развеселился (вообще весь этот последний период у него были постоянные перепады настроения).

— А ну-ка, Андрей, сыграй нам что-нибудь пободрее. Лезгинку, что ли!

Жданову это, видно, было не впервой. Он заиграл легко, весело.

Коба вскочил. И медленно, важно перебирая ногами, начал изображать нечто, напоминавшее танец. При этом остальные члены ареопага (и я, конечно!) громко били в ладоши, стараясь попадать в такт музыки, и столь же дружно выкрикивали:

— Товарищ Сталин, какой же вы крепкий!

Настроение его переменилось так же внезапно. Он вдруг остановился и сказал мрачно:

— Нет, нет, я долго не проживу.

— Вы еще очень долго будете жить, вы нужны народу! — дружно кричали мы.

Но Коба покачал головой:

— Физиологические законы необратимы. — Он посмотрел на Вознесенского и Кузнецова. — А на хозяйстве останутся вместо меня они. Им принимать хозяйство…

Вознесенский и Кузнецов заулыбались… вместо того, чтобы облиться потом от страха.

— Ну как… готовы? — усмехнулся Коба.

Глупцы радостно закивали. Они плохо знали Кобу.

Берия улыбался. Он знал его хорошо.

После окончания этого нашего заседания Политбюро я отдал ему краткий конспект. Я хотел уходить, но он меня задержал.

— Видал, как обрадовалась наша молодежь? «Всегда готовы наши пионэры!» Помнишь Библию? Высшее наказание, которое придумал Бог, — каково оно?

Я молчал.

— Плохо учился, оттого не помнишь. «И дам им отроков в начальники, и дети будут господствовать над ними… и юноша будет нагло превозноситься над старцем…»

Я понял: они обречены.

С правом на убийство

Коба заходил по комнате, раскуривая трубку. Он начал рассуждать. Приступы старческой говорливости теперь стали у него частыми. Но в этот раз рассказывал интересно: