Мои Милфы

Потрахаемся… трахаемся… трахаемся… – звучало отовсюду, из камышей, шевелящейся тины. А за нами, под водой, тянулся белковый след моих многотысячных стенаний.

Мы подплыли к небольшому островку, с укромным склоном под, чудом растущей там, раскидистой березой, и мягкой опушкой. Я прислонил «плотик» к покатому берегу, не только представляя, но в полной мере, уже чувствуя, как впиваюсь губами в ее грудь, собирая губами вкус озерной воды, покусываю, немного солоноватый, немного сливочный сосок. И потом хватаю всю ее сиську прямо в рот, пока руки заняты бёдрами и самым лучшим, что есть у всех «пятидневных цветов» – ягодицами, закрывающими, как пухлые плюшевые ворота, самое главное, самое лучше, что может раскинуться перед взором мужчины на этом свете.

В тот самый момент, когда я уже мысленно ощущал языком поверхность того, что готово открыться только для настоящей любви и, гораздо реже, для того, чтобы пустить новую жизнь, она совершила примерно такое же движение, как, наверное, делает палец на курке пистолета, направленного на еще живое существо: короткое, точное, неожиданное, которое убивает.

Жмо, моя идеальная женщина, оттолкнулась от «островка любви», показав, что надо плыть обратно. Пруд вновь стал вонючкой, илистые берега с сорной травой снова выглядели кучей грязи, а не переливающимися изумрудными барханами.

Оглядевшись, принюхавшись к затхлому запаху воды, травы, я понял кое-что важное: С этого момента, моя неудовлетворенная сексуальность останется со мной навсегда.

Теперь я понимаю, что это и предопределило мою профессию. И, надеюсь, не только… еще и призвание.

А, если бы я воздвигал памятник гештальту, то поставил бы фрагмент груди в купальнике, с явно выраженным соском и бисерным ореолом вокруг, а над ним, уныло, обреченно, склонившуюся березу с повешенными низко, ветками, как символ юноши, живущим одиноко и ненадежно, посреди затхлой темной воды, окружающей его, жизни.

Не очень художественно, зато правда.

***

Благодаря этому я стал психотерапевтом. Но, обычно я люблю рассказывать другую историю, что я попал в эту профессию традиционным способом. То есть, через внушение, а точнее, через кинематограф.

Впрочем, я правда стал жертвой «Каламбия Пикчерз», а точнее, фильма «Цвет ночи». Будучи слабым и трусоватым с рождения, я никак не мог найти себе персонаж для подражания в размытых образах из фильмов девяностых, мне мало, что откликалось. Военные, спортсмены, скалолазы, они были мне чужды так же, как ночевать на дереве и прижигать полосные раны охотничьим ножом.

Но, наконец, появился герой, достаточно интеллектуальный и милый, но при этом не размазня, а главное, обладающий судьбой и профессией, вовсе не обрекающей на удары по морде и прыганья с парашютом. А еще, судя по фильму, к этой профессии прилагался светлый дом с множеством спален, с бассейном и Мерседес-кабриолет в гараже.

За фильм «Цвет ночи», Брюсу стоить дать Оскар, а человеку, отвечающему за кастинг, «Золотую малину». Сложно даже представить актера, менее подходящего на роль запутавшегося психотерапевта, чем он. И так же, сложно переоценить уровень актерского таланта, при котором он все-таки сделал эту работу и сделал на отлично.

Впрочем, когда я смотрел этот фильм в детстве, меня это мало интересовало, важен был символ: крутой чувак, чья работа проходит в условиях теплых комнат с пончиками и кофе, к тому же, богатый. Возможность быть крутым и не лазать по скалам, не стрелять в других людей, не переворачиваться в машине… иллюзия, обман, во что и превратилась моя работа… хотя, ни его, ни, впоследствии меня, это не уберегло от трагического поворота судьбы.

Все потому, что нас с Брусом подвела страсть, граничащая между желанием всех вылечить (помочь!) и желанием всех трахнуть.

И хоть желание помочь и желание трахнуть – похожи друг на друга, они иногда, все-таки противоречат.

В этом противоречии, томлении по не свершившемуся, я и провел десять лет практики, пока не встретил Миранду.

О, Миранда! Мой первый настоящий «пятидневный цветок»!

Часть 1. Миранда

1.

Миранда, сорок четыре года. Муж, двое детей, девочки, восемнадцать и девятнадцать, учатся заграницей. В прошлом, журналист. Встретила мужа в двадцать пять, считает поздно «по тем временам».

В тот момент профессионально успешна, представляла несколько издательств, часто ездила заграницу, гордится, что «могла даже тогда».

Много рассказывает про дедушку. Занимал высокий пост в одной из советских газет. Испанские корни, родители дедушки приехали за «новой жизнью» после революции, говорит об этом вскользь (но с гордостью), больше ничего о них не знает или не говорит.

Упоминает поездку в Испанию до девяностых «еще, когда никому нельзя было» (ее слова). Ездила с дедушкой потому что «ему было можно». Рассказывает о ней компульсивно с вытесненным. Говорит, что там первый раз начала «дышать» или «как будто, до этого сидела в чемодане» (тут что-то с этим чемоданом).

После поездки решила стать журналистом. Много для этого делала, плюс связи партийного дедушки.