Мой Милош

Шестилетним я чувствовал ужас в каменном миропорядке.

Тщетно потом я пытался укрыться
в разноцветных атласах птиц, толстощекий хранитель
Кружка любителей природы.

Чарльз Дарвин, несостоявшийся пастор, с горечью огласил
свою теорию естественного отбора, предвидя,
что она послужит дьявольскому богословию.

Ибо она гласит торжество сильных и поражение слабых,
а это и есть замысел дьявола, потому-то
его и называют князем мира сего.

Всё, что бегает, ползает, летает, умирает, – довод
против божественности человека.

Обратился я к анти-Природе, то есть к искусству,
чтобы вместе с другими строить наш дом из звуков
музыки, красок на холсте и ритмов речи.

Ежеминутно в опасности, мы отмечали наши дни
на каменном или бумажном календаре.

Готовые к тому, что из бездны холода воздвигнется
десница и унесет нас вместе с нашей
незавершенной стройкой.

Но веря, что кое-кто из нас получит дар, благодать
вопреки силе тяготения.

7. Всегда мне нравился

Всегда мне нравился Мицкевич, но я не знал – почему.

Пока не понял, что писал он шифром и что это принцип поэзии,
дистанция меж тем, что знаешь
и что выявляется.

То есть важно содержание, как ядро в скорлупке, а как станут
играть скорлупой, уже неинтересно.

Ошибки и детские планы искателей тайны
заслуживают прощения.

Меня высмеивали за Сведенборгов[27] и прочие небылицы,
ибо я выходил за рамки рецептов
литературной моды.

Злорадной гримасой искривленные морды
питекантропов, рассуждавших о моих суевериях
набожного ребенка,

Который не хочет принять одно доступное нам знание —
о взаимном сотворении людей
и совместном сотворении того, что называют истиной.
В то время как я хотел верить в Адама и Еву,
изгнание из рая и чаянье возврата.

8. Ну да, я помню

Ну да, я помню двор в усадьбе Ромеров,
где помещалась ложа «Беззаветный литвин».

И в старости я стоял на моем университетском дворике
под аркадами, перед входом в костел Святого Апостола Иоанна.

Какая даль, но я мог бы услышать, как возница щелкает бичом
и мы из Тугановичей гурьбой подъезжаем к воротам имения
Хрептовичей в Щорсах.

Чтобы в самой большой в Литве библиотеке читать книги,
украшенные рисунком космического человека.

Если пишущие обо мне перепутают столетия,
я сам подтвержу, что был там в 1820 году,
склонившись над «L’aurore naissante» Якоба Бёме,[28]
издано во Франции, 1802.

9. Не по легкомыслию