Мой муж Джон

Из писем Стюарта Джон знал, что последнее время его мучили страшные головные боли. Рентген и другие медицинские обследования ничего не показали, однако боли были иногда такими сильными, что Стюарт не мог двигаться. Он лежал в постели, Астрид и ее мама ухаживали за ним. О состоянии Стюарта сообщили его родственникам в Ливерпуле. Они очень забеспокоились и попросили его вернуться домой, но он предпочел остаться в Гамбурге рядом с Астрид.

В то утро боль была настолько невыносимой, что мама Астрид позвонила ей на работу и сказала, что вызывает «скорую». Астрид примчалась домой как раз к приезду врачей и отправилась с ним в больницу. В машине «скорой помощи» Стюарт умер на руках у Астрид без четверти пять пополудни. Позже врачи назвали причину смерти: кровоизлияние в мозг. Ему было двадцать два года.

Мать Стюарта, Милли, узнала о смерти сына из телеграммы, которую ей отправила Астрид, и тут же вылетела в Германию, чтобы официально опознать тело и дать разрешение на вскрытие. Отец Стюарта в то время был в плавании и услышал о его кончине только через две недели. Милли и ее дочери, Джойс и Полин, организовали доставку тела самолетом в Ливерпуль. Здесь Стюарт был похоронен на кладбище при церкви, где он мальчиком пел в хоре. «Битлз», связанные контрактом, не смогли покинуть Гамбург и присутствовать на похоронах. Астрид тоже не поехала, сказавшись больной. Зная, что Джону тяжело, я очень хотела быть рядом с ним в те дни, но могла лишь написать ему слова соболезнования и поддержки.

Позже, когда Джон вернулся, мы с ним пошли навестить семью Стюарта. Джон попросил отдать ему шарф в синюю и кремовую полоску, который его друг носил в колледже. Этот шарф он хранил потом долгие годы.

В Гамбурге новость о смерти Стюарта подхватили газетчики: «Битлз» были здесь уже достаточно хорошо известны и имели немало поклонников. То, что это событие приобрело публичный характер, привело Джона в бешенство. И еще он не понимал, как ему быть с Астрид. Джон писал мне, что не видел ее с самого дня их приезда: «Я думал навестить ее, но мне было неловко. Наверное, ребята тоже захотели бы пойти, тогда вышло бы еще хуже. Не хочу больше писать об этом — неинтересно…» Это очень похоже на Джона — сделать вид, что трагедия ему безразлична: «неинтересно». Ему стоило большого труда обсуждать и показывать свои истинные чувства. Позже он иногда говорил со мной о Стюарте, о том, какая это для него потеря, об ощущении своей вины перед ним. Джона терзали вопросы, почему он жив, а Стюарт умер, и можно ли было что — то сделать. Но подобные откровения случались крайне редко — обычно он держал все в себе. В том же письме он написал мне, что потерял голос. Может, от невыплаканного горя?..

Скорее всего, по этой же причине поведение Джона в следующие несколько недель было странным и непредсказуемым. Он наконец навестил Астрид и попробовал утешить ее в свойственной ему грубоватой манере: сказал, что ей нужно выбирать — жить дальше или умереть, — и почти заставил пойти в клуб на их выступление. Она пришла, несмотря на глубокую депрессию, которая длилась несколько месяцев, и была благодарна Джону за попытку помочь ей выстоять.

Тем временем сил моих не осталось жить под одной крышей с Мими. Напряжение между нами и ее скверный характер становились невыносимы. Я перебралась к своей тетушке Тесс, маминой сестре, которая любезно согласилась приютить меня. Когда я сказала Мими, что переезжаю, она поджала губы и демонстративно вышла из комнаты. Джон, которому я потом написала о своем решении, понял меня, хорошо зная, как тяжело мне приходилось.

Семья моей тетушки приняла меня прекрасно, но у них не было отдельной гостевой комнаты. Кроме того, до школы, где я проходила стажировку, мне приходилось добираться автобусом с тремя пересадками. Я стала искать себе собственный угол и вскоре в газете Liverpool Echo нашла объявление о сдаче комнаты в стандартном обшарпанном домишке, по доступной цене и не так далеко от колледжа и двух моих школ. Я уже с радостью представляла, что буду наконец — то жить отдельно и независимо от кого бы то ни было. Однако новое жилье отнюдь не походило на милый, уютный домик, о котором я мечтала: за пятьдесят шиллингов в неделю мне досталась грязная комната с маленьким электрическим обогревателем вместо отопления, одноконфорочной плитой, узенькой кроватью, древним креслом и изъеденным молью ковром. Чтобы умыться горячей водой, нужно было опустить один шиллинг в специальный счетчик в общей ванной. Принять ванну за одну монету уже не получалось: воды набиралось ровно по щиколотку. И все же это было мое собственное гнездышко, и я была полна решимости привести его в божеский вид к приезду Джона.