Мой муж Джон

Пока шел ремонт, мы с Джоном провели на чердаке в общей сложности девять месяцев. Мы привыкли к небольшим пространствам, поэтому нас это вполне устраивало. Гораздо более странным для меня было переселиться в дом и иметь в своем распоряжении такое количество просторных комнат. Как только терроризировавший нас все это время дизайнер уехал, мы смогли спокойно заменить некоторые из ковров и занавесок, а также обменять массивные, обтянутые красной кожей диваны на меньшие по размерам и более уютные, с зеленой бархатной обивкой. Красные диваны, кстати, приглянулись Ринго, и он купил их у нас для своей лондонской квартиры. Гостиной и столовой мы пользовались, только когда принимали гостей. Вес остальное время эти комнаты пустовали.

Ни я, ни Джон не привыкли жить на широкую ногу, так что в конечном счете мы облюбовали себе небольшую скромную комнатку в задней части дома, где и проводили основную часть времени. Там были уютная софа, телевизор, стол, за которым мы обедали, и игрушки Джулиана. Когда Джон не работал, он обычно лежал на софе и делал вид, что смотрит телевизор: он любил, чтобы телевизор работал постоянно, что вовсе не означало, что он его смотрит. Часто он просто валялся, глядя в одну точку, а мысли его витали где — то далеко — далеко. Когда я к нему обращалась в такие минуты, он не слышал меня. В этом не было ничего нового. Джон всегда отличался способностью отключаться от происходящего, присутствовать и одновременно отсутствовать, и это случалось тем чаще, чем более загруженной становилась его жизнь. Я хорошо понимала его и нисколько не противилась: если это помогает ему справляться со стрессом, если такие «отключки» стимулируют его творчество, то ради бога! Самое интересное, что, проведя в таком состоянии час или два, он потом часто усаживался за пианино и начинал сочинять какую — нибудь песню.

Теперь, когда мы стали жить в таких хоромах, у нас появились помощники. Дороти Джарлетт, или просто Дот, добродушная и деятельная женщина лет сорока, гладила белье у прежних хозяев. Мы же наняли ее в качестве экономки. С нами она всегда была покладистой и преданной и очень поддерживала меня, пока Джон неделями пропадал в командировках.

Не раз мне приходилось читать или слышать где — нибудь в интервью, что Джон не разрешил мне приглашать няню для Джулиана, настаивая на том, чтобы я сама занималась воспитанием сына, якобы потому, что сам хорошо знал, что такое детство без матери. На самом деле Джон предоставил мне возможность самой решить, нужна нам няня или нет. Я пришла к выводу, что не нужна: Джулиан доставлял мне столько радости; я любила проводить с ним время, наблюдать за тем, как он узнает с каждым днем все новые и новые вещи. Мне хотелось завести второго ребенка, но, несмотря на то что мы никогда не предохранялись, я не беременела. Присматривать за Джулианом мне время от времени помогала Дот, а кроме того, моя мама, которая часто к нам приезжала. Еще у нас был садовник, мрачноватого вида пожилой мужчина. Он все время возился в саду и, казалось, почти не замечал нас, зато очень хорошо знал свое дело. И, наконец, у нас был личный шофер. Лес Энтони устроился к нам после того, как нам пришлось распрощаться с парой его предшественников, один из которых, как выяснилось, жил в той самой машине, в которой возил нас. Что касается Энтони — мы почему — то называли его по фамилии, — то он был, так же как и наша домоправительница Дот, очень надежным и преданным. Раньше он служил в охране. Ни Джон, ни я тогда еще не умели водить машину, поэтому Энтони, веселый и жизнерадостный валлиец, был для нас не просто водителем как некоей функцией и показателем статуса, а настоящим проводником по жизни.

Когда ремонт в доме был закончен, Джон настоял на том, чтобы мы завели кошку: он вырос с кошками и котами в доме и очень их любил. Первую он назвал Мими, в честь своей тети, большой кошатницы. За ней появились еще две, а потом еще и еще. В общей сложности по дому у нас бегало около десятка кошек. Кроме них, мы взяли собаку, дворнягу по кличке Бернард. Кличку дал Джулиан: так звали мужа Дот. К сожалению, эта собака прожила у нас всего год и умерла.

Вскоре после нашего переезда в Кенвуд Джордж и Патти тоже купили себе дом в Эшере, в нескольких минутах езды от нас, а за ними — Ринго с Морин. Они приобрели особняк Санни — Хейтс на соседнем участке. Морин и Ринго продолжали встречаться, хотя она все еще жила в Ливерпуле, а он в Лондоне. Мы все знали, что у Ринго время от времени случались мимолетные связи с другими девушками, однако сердце его принадлежало Морин. Летом 1964–го, не сказав ничего ее родителям, они вместе с Полом и Джейн отправились в отпуск. С чего она решила, что о ее отпуске с битлом никто не пронюхает, представить себе не могу. Конечно же, через пару дней ее фото красовалось почти во всех газетах. Когда репортеры постучались в дверь дома родителей Морин, ее отец великодушно заявил, что, знай он об этом заранее, он бы свою дочь отпустил.