Мой муж Одиссей Лаэртид

...Ненависть. Не слишком ли громкое слово для жалкого старика, сидевшего на моем пороге? Пирующие оскорбляли его и смеялись над ним. Он отругивался и грозил им скорым возвращением Одиссея. Меланфо, разжигавшая огонь в жаровнях, сказала ему что-то, в ответ старик назвал ее сукой и пообещал, что пожалуется Телемаху — тот разрежет ее на куски... И этот человек, препиравшийся с рабынями, когда-то был моим мужем...

Я понимала, что всем своим видом, каждым словом и жестом он лжет — так пастухи, надев козьи шкуры, представляют сатиров на празднике Диониса. На самом деле он не таков... Но каков же он? Мне вдруг подумалось, что у этого человека нет своей настоящей сути — он, как Протей, принимает тот облик и ту суть, какая ему выгодна в настоящий момент...

...Смутно помню драку Одиссея с итакийским нищим по прозвищу Ир. Этот попрошайка привык клянчить еду у моих гостей; его терпели, потому что он охотно выполнял мелкие поручения. Теперь Ир был недоволен появлением соперника и стал задираться. Он сам напросился на побои, но Ир был нищим, а его соперник — царем и героем... Сквозь застилавшую глаза пелену я смотрела, как человек, которого я любила когда-то, переругивался с оборванцем, как он позволил женихам устроить поединок — наградой служил козий желудок, наполненный кровью и жиром. Я видела, как Одиссей одним ударом раздробил скулу сопернику и поволок его, истекающего кровью, к воротам, а потом принял из рук Антиноя сочащийся жиром желудок — он, герой, которому ахейцы присудили доспехи Ахиллеса...

Сколько раз я рисовала себе этот день — день возвращения Одиссея. Я могла представить все, что угодно, но только не это...

Тут сильнее еще задрожали все члены у Ира.
Вывели слуги его. Кулаки они подняли оба.
Тут себя самого спросил Одиссей многостойкий:
Так ли ударить, чтоб здесь же он пал и душа б отлетела,
Или ударить легко, чтоб лишь наземь его опрокинуть.
Вот что, старательно все обсудив, наилучшим признал он:
Слабый удар нанести, чтоб ни в ком не будить подозрений.
Стали сходиться бойцы. В плечо Одиссея ударил
Ир. Одиссей же по шее ударил под ухом и кости
Все внутри раздробил. Багровая кровь полилася
Изо рта. Стиснувши зубы, со стоном он в пыль повалился,
Топая пятками оземь. И руки высоко поднявши,
Со смеху все женихи помирали. Схвативши бродягу
За ногу, вытащил вон его Одиссей из прихожей
И поволок через двор и чрез портик к воротам. К ограде
Там прислонил, посадив, и палку вложил ему в руки,
И со словами к нему окрыленными так обратился:
«Здесь сиди, свиней и собак отгоняй и не думай
Быть средь бродяг и средь нищих начальником, раз уж такой ты
Трус. А не то приключится с тобою беда и похуже!»
Кончив, на плечи себе он набросил убогую сумку,
Всю в заплатах и дырках, и перевязь к ней из веревки,
Быстро к порогу пошел и сел там...

Гомер. Одиссея.

Я сидела на высоком сверленом кресле, украшенном серебром и слоновой костью, и смотрела в залу, заполненную молодыми, сильными, красивыми мужчинами — все они собрались здесь ради меня! Ради меня — царицы Итаки! Ради женщины, чья красота не поблекла за двадцать лет одиночества... Любой из них будет горд и счастлив разделить со мной ложе сегодня же ночью... Но в мою спальню войдет этот грязный бродяга... Мне было бы легче умереть, чем позволить, чтобы он увидел меня униженной, грязной и жалкой... Он же сам захотел, чтобы именно таким я узрела его после двадцати лет ожидания...

Что ж, моя цена не упала за эти двадцать лет, напротив! Он получил меня, выиграв состязание в беге. Сегодня я стою дороже! Пусть он знает это... И пусть он знает, что сто с лишним мужчин платят мне мою цену...