Мой муж Одиссей Лаэртид

Вырвали срам, чтоб сырым его бросить на пищу собакам,

Руки и ноги потом в озлоблении яром отсекли.

Гомер. Одиссея

Не помню, когда я ушла в дом... Помню только черный дверной проем, ведущий в мою спальню. И помню тишину, царившую во дворце. Не знаю, где были в это время остальные рабыни. Я вошла в темную спальню и легла на гигантскую кровать, которую Одиссей соорудил когда-то на пне старой оливы. На этой кровати я зачала Телемаха. Я лежала и смотрела в темноту.

Потом со двора раздались звуки форминги и топот ног. Мужской голос затянул песню. Я решила, что сошла с ума, но тут в дверях показался женский силуэт, упал на колени, и чья-то голова стукнулась о доски пола.

— Госпожа! Я не могу! Не хочу! Разреши мне этого не делать! Лучше убей меня! Убей!

Я узнала голос Евриномы. Она распласталась на полу и билась по нему головой.

— Встань, Евринома. Что там происходит?

— Он приказал нам петь и плясать, чтобы горожане подумали, что у нас праздник. Что твои гости пируют. Чтобы не искали своих сыновей... Госпожа, они танцуют среди трупов! Там лежат наши дети, там моя девочка... Они заперли ворота и танцуют. Он сказал, что повесит всех, кто откажется.

К звукам форминги присоединился вой нескольких флейт. Десятки ног били о землю в слаженном хороводе. Рабыни, оставшиеся в живых; Евмей с Филойтием; певец Фемий и глашатай Медонт — два человека из числа моих гостей, которых Одиссей пощадил. Мой сын, наверное, танцует с ними. Танцует, дрожа от возбуждения, весь залитый кровью и семенем... Дворец сотрясался от этой пляски.

На лестнице раздались шаги. В дверном проеме заколыхался дымный свет. Одиссей вошел в спальню, ногой вышвырнул Евриному, захлопнул дверь и вставил факел в кольцо на стене. На нем была чистая одежда, он отмыл кровь, но не смог отмыться от ее сладковатого запаха. В комнате запахло бойней.

— Ну что, жена, ты соскучилась по мужу, которого не видела двадцать лет?

Я молчала.

Он стоял — лысоватый, сутулый, но кряжистый, сохранивший свою звериную силу. От него пахло потом и кровью, тонкие губы ухмылялись. Неужели этого человека я обнимала когда-то на этом самом ложе... Как я ненавидела его сейчас! Еще сильнее, чем любила когда-то.

— Я всегда был справедлив и никого не карал без должных оснований. Ты моя жена, и я не обвиню тебя, пока ты сама не расскажешь мне, что здесь происходило. Я готов допустить, что женихи нагло врывались в наш дом, а у тебя не хватило решимости выставить назойливых гостей. Ты слабая женщина, и я прощу тебя, если ты поклянешься, что была верна своему долгу. Ты произнесешь эту клятву в храме Афины, у алтаря. И вся Итака узнает, что ты поступала опрометчиво, но не осквернила моего ложа.

— А если Афина покарает меня за ложь?

Он изменился в лице.

— Евриклея поклялась, что ни один из женихов не входил в твою спальню.

— Евриклея — безглазая старая сука. Я была верна тебе ровно настолько, насколько ты был верен мне на островах.

Он подошел ближе, и я думала, что он ударит меня по лицу. Но он только сел на край кровати.

— О том, что ты делала без меня, мы поговорим позднее. Но завтра ты произнесешь публичную клятву в храме. Если ты этого не сделаешь, мой гнев будет страшнее гнева Афины. Афина может отнять у тебя богатство и даже жизнь. Но превратить эту жизнь в пытку она не может. А я могу...

— Никакие пытки не заставят меня забыть тех, кто ласкал меня на этом ложе... На твоем ложе, царь... Сказать тебе, сколько их было? Хочешь знать, чем мы занимались с Антиноем? Он был молод и красив! И я любила его!

— Его труп валяется под твоим балконом.

— Но он ласкал меня на твоем ложе, царь. И с этим уже никто ничего не сможет сделать.

— Я смогу!

— Попробуй, Одиссей! Но я и в Аиде буду помнить ласки Антиноя! Вся Итака знает о том, что мы любили друг друга. Через сотни лет аэды будут слагать песни о нашей любви. И о моем отвращении к тебе... А если ты притащишь меня в храм, я перед алтарем назову имена всех тех, с кем я спала, пока Антиной не занял твое место.

Одиссей встал и задвинул засов на двери. Потом он таки ударил меня по лицу. Это был сильный удар, он швырнул меня на спину, перед глазами замелькали искры. Одиссей скрутил мне руки над головой и привязал их к ремням, натянутым на кроватную раму. Потом достал нож и распорол платье от ворота до низа, оцарапав при этом кожу. Он сдернул ткань и обвел глазами мое обнаженное кровоточащее тело.

— Что ж, по сравнению с божественной Цирцеей и тем более с божественной Калипсо ты выглядишь не лучшим образом. Но я твой муж, я оставил их всех ради тебя, и я докажу тебе, что не зря вернулся на Итаку...

А снизу, со двора, неслись звуки флейт, кто-то отчаянно выл, кто-то вопил пьяную песню, и десятки усталых ног били о землю в бесконечном хороводе.

Так отпраздновал свое возвращение домой после двадцатилетнего отсутствия богоравный Одиссей, сын Лаэрта.

...сказал Одиссей многоумный:

«Вот что тебе я скажу — это кажется мне наилучшим.

Прежде всего хорошенько помойтесь, наденьте хитоны,

Также и всем прикажите домашним рабыням одеться.

Пусть тогда песнопевец божественный с звонкой формингой