Мой (не)сносный сосед

– Какие дети?

– Которых ты мне родишь, – Васька пару раз изумленно моргает, а потом снова вонзает металл в мое многострадальное бедро, но я не в обиде. Вид ее алеющих, словно маки, щек стоит того, чтобы капельку потерпеть.

Остаток ужина я провожу под аккомпанемент выразительного сопения матери и красноречивых Аленкиных взглядов, обещающих мне кары небесные и кровавую расплату. Только настроение упорно стремится все выше и выше, а хмурящуюся Кнопку так и хочется взвалить на плечо и утащить в спальню, что я и делаю после того, как она сгружает тарелки в посудомойку.

– Филатов, ты обалдел? – тихим шепотом ругается девчонка, и смотрится это до невозможного смешно и совсем не грозно.

– Что сразу Филатов?

– Какие, на фиг, органы записи актов гражданского состояния? Мы так не договаривались! – рассерженно шипит Аленка, намереваясь высказать все, что она думает о моей безответственной и беспринципной персоне.

Но я не даю ей такой возможности, обхватывая тонкую лодыжку двумя пальцами и дергая Кнопку на себя, отчего она падает на подушки и замолкает. Я же нахально пользуюсь ее секундным замешательством и нависаю сверху, удерживая часть веса на локтях. Приклеиваюсь к невероятной синеве ее красивых глаз и не могу оторваться, все глубже увязая в непонятных чувствах, которым сам не могу дать названия.

– А, может, договоримся? – хрипло роняю, пугая Ваську своими шутками, которые больше не шутки, и подчиняюсь естественной, как кислород или вода, потребности.

Сначала я осторожно пробую пухлые приоткрытые губы на вкус и смелею, не получая ровным счетом никакого сопротивления. Углубляю превращающийся в ненасытный поцелуй, попутно фиксируя Аленкины запястья над головой, прижимаюсь к ее дрожащему телу своим и, кажется, слышу, как с лихим свистом съезжает моя крыша.

Терпкое желание растекается по венам, перемешиваясь с невыразимой нежностью, и подталкивает ближе к обрыву. Уговаривает сжимать пальцами голые предплечья и прикусывать синюю жилку, бьющуюся рядом с ключицей. И я подчиняюсь примитивным инстинктам, требующим сделать эту девушку своей, подцепляю край хлопчатобумажной майки на тоненьких бретелях и тяну ткань наверх, не сразу соображая, что мы больше не одни в наполненной напряжением комнате.

– Дети, вас во сколько завтра будить? Ой!

Наполненный бодрым энтузиазмом голос выливается на нас с Васькой ушатом колодезной воды, и мы отскакиваем друг от друга как пойманные с поличным школьники, евшие вместо борща – чипсы. Мама всезнающе улыбается и, выразительно изогнув бровь и погрозив мне указательным пальцем, скрывается за дверью. Я же никак не могу отделаться от липкого разочарования, заполняющего ноздри, легкие и рот.

Для того, чтобы понять, что романтический момент безнадежно упущен, не нужно быть Нострадамусом. Достаточно лишь краем глаза глянуть на озабоченную Кнопку, возводящую барьер из подушек и одеял между двумя половинками кровати. И витиевато так, непечатно ругнуться.

– Ален, ты серьезно? – я присаживаюсь на свою сторону постели и, устало вздохнув, изучаю этот апогей абсурда. – По-моему, советский кинематограф плохо на тебя влияет.

– Надо разграничить это безобразие раз и навсегда, – серьезно повторяет она за ветеринаром Любешкиным и продолжает увеличивать пушистую тканевую гору.

– А ты себя от меня защищаешь, или меня от себя? – вопрос мелкой явно не нравится, потому что мне в нос тут же прилетает подушка, а за ней шипящее «не беси».

Так мы и укладываемся в неловкой колючей тишине по разные стороны баррикад, чтобы наутро снова проснуться, тесно прижавшись друг к другу. И несколько минут я даже успешно делаю вид, что не знаю, почему моя ладонь покоится у Алены на животе. После чего Кнопка без единого слова выскальзывает из кровати и, наскоро приняв душ, отправляется закрывать какие-то там хвосты, образовавшиеся из-за ее академа.

– Вань, девочку-то не обижай, – задумчиво произносит мама, когда мы с ней остаемся одни на сверкающей белизной кухне, и расставляет передо мной тарелки с геркулесовой кашей и золотистым омлетом. И я ума не могу приложить, где и когда успел провиниться, если последнее время вел себя как образцово-показательный семьянин, блин.

– И не собирался, – кошусь на родительницу исподлобья и обильно поливаю клубничным вареньем хрустящий французский багет. Кажется, моя жизнь становится все страньше и страньше.

Разрядку для тела и отдых для ума я, по обыкновению, ищу у Григорича. Пашу до седьмого пота, остервенело колочу грушу и первый раз с возобновления тренировок умудряюсь провести спарринг с Волковым в ничью. Ликующая радость заполняет грудную клетку, адреналин все еще гуляет в крови, и я не могу отказать себе в удовольствии подколоть друга.

– Стареешь, мужик?

– Не дождешься. Мы просто с Лизкой всю ночь не спали, вырубает на ходу, – краешком рта ухмыляется Саня и широко протяжно зевает, тем самым подтверждая свои слова. И вот теперь я по-черному ему завидую, в красках представляя, чем мы могли заниматься с Кнопкой до самого утра вместо того, чтобы путаться в многочисленных простынях и покрывалах.