Мой неповторимый геном

Это потребует определенного мужества, поскольку речь идет не о замшелых расовых догмах, а о вполне современных вещах. Вспомним, например, о не столь давних дебатах по поводу интеллектуальных различий между этническими группами. Последний раз «обострение» случилось в 1995 году, когда авторы книги «Колоколообразная кривая» (The Bell Curve) заговорили об «интеллектуальном разрыве» — и тут же стали знаменитыми. Вооруженные результатами многочисленных обследований целого ряда этнических групп, населяющих США, Ричард Херрнстейн и Чарлз Марри пришли к выводу, что, по-видимому, для каждой из них характерно свое распределение уровня интеллекта. Колоколообразная кривая для выходцев из Европы располагалась у них посередине; левее, с более низким интеллектом, находились афроамериканцы, а правее, с более высоким, — выходцы из Азии. Не очень-то симпатично. Шум поднялся не столько по поводу самих кривых, сколько относительно природы их различий: чем они обусловлены — генетикой или средой?

«Лагерь», возглавляемый английским нейробиологом Стивеном Роузом, придерживался мнения, что во избежание конфликтов лучше всего вообще не касаться проблемы различий в интеллекте. Ничего, кроме дискриминации, это не сулит[125].

У Лана и Эбенстейна другая позиция. Они полагают, что всестороннее изучение генетического разнообразия — независимо от того, что при этом выяснится, — может служить лекарством от дискриминации просто потому, что иллюстрирует невозможность и даже нелепость ранжирования групп или индивидов в одномерном пространстве. Никакой количественный признак, например IQ, сам по себе не дает исчерпывающей информации об умственных способностях индивида. «Мы считаем, что генетическое разнообразие — как в пределах одной группы, так и между группами, — должно восприниматься как одно из основных достоинств человечества», — говорят они.

В конце концов, разнообразие — это по крайней мере не скучно. Почти всегда оно воспринимается как достоинство. Мы — за культурное многообразие; многие из нас относятся к глобализации как к угрозе исчезновения всего, что отличается от некоего среднего. Что же касается природы, то здесь разнообразие — движущая сила прогресса. Специализация на какой-то одной культуре — высочайший порок промышленного сельского хозяйства, убивающий и почву, и саму культуру. Защитники природы упорно борются за сохранение биоразнообразия, пытаются спасти от исчезновения каких-то малоприметных жаб, птичек, жуков, кораллы.

Почему же мы, люди, не должны заботиться о сохранении собственного биоразнообразия? Осознание того, что все мы составляем один вид со своими характерными генетическими и физическими вариациями, подтолкнет нас к мысли о необходимости поддержки народов, чьи культурные традиции, образ жизни, язык находятся на грани исчезновения — вместе с их генетическими особенностями. Это могут быть бушмены, кочующие в пустыне Калахари, удэгейцы, живущие в горных районах Приморского и Хабаровского краев, или представители племени акунтсу в Бразилии, которых осталось всего шестеро.

* * *

Углубляясь в изучение генетического разнообразия, мы сумеем больше узнать о разнообразии культурном и интеллектуальном. Некоторые идеи на этот счет высказали психологи Мэтью Либерман и Болдуин Уэй из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Они полагают, что сведения о генетическом различии этнических групп помогут выяснить происхождение их культур.

Оставив в стороне небольшие различия между японцами и вьетнамцами, а также французами и англичанами, Либерман и Уэй разграничили две культуры: азиатскую и европейскую. Первой свойствен дух коллективизма, второй — дух индивидуализма. В отличие от антропологов, уже давно пытающихся описать эти качества, английские психологи задались вопросом: чем это различие обусловлено? Случайно оно или имеет биологическую основу?

В поисках ответов они решили посмотреть, различаются ли частоты встречаемости определенных вариантов трех генов — МАОА, SERT и гена рецептора, активируемого опиатами, — у представителей этих культур. Известно, что у каждого из упомянутых генов имеется вариант, опосредующий повышенную чувствительность к стрессу и одновременно — к положительным средовым факторам (социальной поддержке).

Обнаружилось, что частота встречаемости «генов чувствительности» во всех трех случаях у азиатских народов в 2–3 раза выше, чем у европейцев. Отсюда следует, что первые чувствуют себя более комфортно, находясь в коллективе, где они встречают поддержку и понимание. Здесь можно привести высказывание древнекитайского мыслителя Конфуция, который говорил: чтобы понять Азию, нужно смотреть на нее сквозь призму семейных и внутриплеменных отношений. Европейцы несравнимо менее склонны к коллективизму. Возможно, поэтому идеи прав и свобод личности здесь популярны более, чем где бы то ни было. Подводя итог, Либерман говорит: «Когда достаточно много умов находят какую-то идею захватывающей, они объединяются вокруг нее»[126][127].