Мои нереальные парни

– Ох, Би, – выдохнул он в мои волосы. – Ну и неделька выдалась.

– Где мама?

– Ее нет, – ответил он и направился в кухню. – Она со мной не разговаривает.

– Вы поссорились?

– Боюсь, что да. Утром. Знатная была перебранка.

– Что случилось?

Папа подошел к обеденному столу с разложенными на нем столовыми приборами, которые доставали только на Рождество. Рядом стояла открытая бутылка полироли.

– Зачем ты это делаешь? К вам кто-то придет?

– Нет, мы уезжаем, – сказал он, протирая тряпкой зубцы вилки. – Вот из-за чего вышел утренний спор.

– Куда вы собрались?

– Выпала возможность поехать в Гвинею.

– В Гвинею? – переспросила я потрясенно: в наших еженедельных телефонных разговорах мама ни о чем таком не упоминала, ограничиваясь перечнем покупок из «Сейнсбери» и планами их использования.

– Да.

– Когда?

– Мы поднимаем паруса и отплываем на следующей неделе, но у твоей мамы другое мнение.

– Это что-то вроде круиза?

– Да.

– Та же компания, которой вы путешествовали с Глорией и Брайаном на Канарские острова?

– Нет-нет, Глория и Брайан не едут, – усмехнулся папа. – Господи, вот была бы потеха. Нет, только мы с твоей матерью. Вообще-то, позвали меня, и я бы с удовольствием поехал один.

– Мама не хочет?

– Нет. Считает, это слишком опасно, и беспокоится о погоде.

– Ну она права, – сказала я. – Может, отложите до другого раза?

– Нет, нужно на следующей неделе, даже если будет шторм.

– Зачем ты достал приборы?

– Они нам понадобятся, – сказал он. – Для поездки.

– Я уверена, что на борту будут столовые приборы.

– Нет-нет, не для еды, – рассмеялся он над моим предположением. – На продажу! Нам с твоей матерью наконец подвернулся шанс податься в негоцианты.

«Подвернулся шанс податься в негоцианты»?.. Только папа мог выдать такую фразу, правда неясно, в шутку или всерьез. Отец до сих пор мало в чем изменился: те же ист-эндские нотки его гласных, мягкий голос, смех, солидный словарный запас с разговорными вставками («знатная перебранка») и поэтическими изысками («поднимаем паруса»). Изучая информацию о папином диагнозе, я снова и снова читала, что близкие больных испытывают подлинное горе, поскольку родной человек меняется до неузнаваемости. Я же пока наблюдала обратное. Из-за этого еще труднее было смириться с будущим, которое его ждало. Болезнь заострила черты папиного характера – эксцентричного и деятельного, – но в корне он не изменился. Только стал более «концентрированным», как бульон: крепким, неразбавленным, наваристым, непроцеженным. С папой было сложнее поддерживать отношения или просто разговаривать, однако он определенно оставался самим собой. Временами казалось, что его истинное «я» проявляется сильнее, чем когда-либо.

Я услышала, как возле дома остановилась машина, и подошла к входной двери. Мама вылезала из серебристой «Тойоты» Глории (в северных пригородах Лондона автовладельцы так любили этот цвет, что дороги на снимках из космоса, наверное, выглядели посеребренными). Увидев меня, Глория помахала. Я помахала в ответ. Мама, одетая в сиреневый спортивный костюм, держала в руках свернутый коврик для йоги.

– Пока, Глор! – крикнула она, отходя от машины. – Увидимся на «Единении и самосознании».

– Пока, Мэнди!

Подойдя ко мне, мама сухо и чопорно поцеловала меня в щеку.

– Значит, имя прижилось?

– Да.

– Никто не возражает называть тебя Мэнди?

– Ни у кого нет с этим проблем, кроме тебя.

– Что еще за «Единение и самосознание»?

– Название говорит за себя, – ответила мама и прошествовала наверх в спальню. Я направилась следом. – Смейся, сколько хочешь, Нина, – сказала она, усаживаясь на край кровати, чтобы снять кроссовки. – Меня это не смутит.

– Извини, я не буду смеяться.

– Где папа?

– Внизу. Он сказал, вы поссорились.

– О, это была не ссора, так, размолвка.

Мама подошла к туалетному столику и принялась надевать золотые украшения.

– Из-за круиза, если не ошибаюсь?

– Круиза? – недоуменно переспросила она.

– Из-за чего был спор?

– Я только попросила его вести себя повежливей на светских мероприятиях.

– Папа – самый вежливый человек из всех, кого я знаю. Что ты имеешь в виду?

– Мы обедали у Глории и Брайана в прошлые выходные. Папа встал из-за стола, пошел в туалет и просто не вернулся.

– Где он был?

– Через полчаса мы обнаружили его во дворе за домом.

– Ясно. Что-нибудь еще?

– Накануне мы ходили на вечеринку, и он нагрубил нашим знакомым, а затем надел пальто и просидел в коридоре на стуле до конца вечера, давая понять, что хочет домой. Я чуть со стыда не сгорела.

– Хорошо, – сказала я. – Ты помнишь, что его спровоцировало?

– Это был обычный разговор.

– Да, но вспомни, о чем шла речь в обоих случаях?

Мама нахмурилась и на мгновение задумалась, вновь раздосадованная тем, что я решаю проблему допросом, а не гневной тирадой.

– Кажется, за обедом мы говорили о Пикассо, – сказала она. – Да, точно, накануне Брайан смотрел передачу о Пикассо.

– А вчера?

– Один мужчина спросил Билла о его любимых произведениях из учебной программы в то время, когда он преподавал английский язык.

– И что сказал папа?

– Он сказал: «Занимайтесь своими чертовыми делами» – и ушел.