Мой Невский

И теперь Московский вокзал остался самым чутким барометром моей жизни. Кто я? Чего я достиг? Здесь особенно ясно и пронзительно это чувствую. Крутые изменения в моей жизни и жизни многих моих коллег здесь всего наглядней. Кажется, не так уж давно я ездил в столицу исключительно на «Стреле», любил торжественный проход по празднично освещенному перрону среди городских знаменитостей. Теперь все чаще уезжаю с темных крайних платформ на дешевых ночных поездах. Но вовсе не считаю, что проиграл свою жизнь. Наоборот, чувствую, что не упустил ее, не потерял ее вкуса.

Скользкий темный перрон, половина второго ночи – время, когда все уважающие себя люди уже спят, а по грязным улицам и платформам пробираются лишь несчастные, обделенные судьбой. Ну и что? Разве это не жизнь? Это – жизнь, и причем – очень многих, и ничуть не менее значительная, чем жизнь «парадная».

Плацкартный вагон сначала кажется темной, душной, пахучей пучиной, полной напряжения, натужных усилий, неразберихи и вздора. Вот она, моя теперешняя реальность! Вспоминаю с тоской ковровые дорожки «Стрелы», крахмальную чистоту уютных купе, солидных, корректных попутчиков. Все это, увы, в прошлом!

А тут – нет никаких купе, чтобы закрыться, отделиться от буйной стихии. Я – в гуще ее, тут все вместе и вперемешку. В первом отсеке гортанно переговариваются кавказцы, по своим загадочным делам едущие почему-то именно этим поездом. Второй отсек, где должно быть мое нижнее место, наглухо забит клетчатыми клеенчатыми сумками, даже не протиснуться туда. Ими буквально приплюснуты к сиденьям две хрупкие женщины интеллигентного вида. Тьма и теснота. Кто устроил бедным женщинам эту пытку? Они же и устроили: тюки их.

– Как бы тут сесть? – устав стоять, спрашиваю я. Женщины лишь беспомощно улыбаются: а как?

Сзади меня уже тычут в спину гитарами нетрезвые наглые юнцы:

– Давай, батя, проходи! Уснул, что ли?

Неожиданно на помощь измученным женщинам приходят кавказцы. С грубоватыми шутками (вай-вай, такие женщины – и без мужчин!) они распихивают большие, но мягкие узлы по верхним полкам, по темным углам. И открывается моя узенькая полка, и можно, наконец, лечь, вытянуться и почувствовать блаженство и облегчение. Эта полка в темном купе – единственное теперь место, где это возможно. Питерские заботы уходят (уехал от них!), московские еще не гнетут (маленько подождут) – и вот здесь, сейчас, невидимый ни кем, я спокоен и счастлив. Глаза привыкают, начинают разбирать окружающее в деталях. Да еще зажигается тусклый свет и становится видно все! Здесь весь вагон – мое купе, все мое. И какое разнообразие лиц, запахов, разговоров – по сравнению с чопорным однообразием дорогих поездов. Да – с удовлетворением понимаю – правильно распорядилась судьба, засунув меня сюда! Спасибо ей за это.

Женщины, более-менее свободно вздохнув, зашуршали пакетами. Потекли запахи: курочка, соленые огурцы. Какое счастье – вдыхать запахи, даже не есть. Дернувшись, вагон трогается. Скрип растягиваемых пружин между вагонами воспринимаешь с блаженством, словно сам сладко потягиваешься. Полутьма. Тихие уютные разговоры. И – счастливое ощущение: ты находишься среди своих! А где, собственно, ты и должен находиться? Именно тут! Ты свое место нашел! Можешь не беспокоиться. Именно тут ты чувствуешь это всего полней.

Душевный разговор из-за стенки:

– Ишь! Белье взял! Миллионер?

– Пенсионер!

– Пенсия, что ль, такая?

– Такая, что не охватишь! Сам бы белье ни в жизнь не взял, да вот королеву свою к внукам везу – она у меня капризная!

– Прям как моя!

– Ишь, расхрабрился! – женский скрипучий голос. – Лекарство лучше прими!

Всеобщее взаимопонимание, любовь.

И шумные кавказцы, которые, казалось, будут разбираться на своем гортанном наречии всю ночь, вдруг успокаиваются и начинают укладываться. И даже беспардонная, наглая нынешняя молодежь, настроенная, кажется, бузить до утра, затихает – выкрики все реже, все глуше. И молодые, как и все, чувствуют хрупкую гармонию, установившуюся вдруг в этом ковчеге, и подчиняются, растворяются в ней. Ей-богу, все, кто сейчас здесь, за свои дневные страдания заслужили немного покоя, и я, поворочавшись на своем узком жестком ложе, вдруг проваливаюсь в такой глубокий счастливый сон, какого давно уже не было.

Так как же не любить Московский вокзал!

И каждый раз, когда я возвращаюсь из трудных странствий и выхожу из вокзала ранним утром на пустой, привольный, прохладный Невский, то словно опускаюсь в медленную широкую реку, которая несет меня к далекому золотому шпилю над деревьями в конце проспекта. И почти каждый проплывающий дом – декорация к воспоминаниям.

Первые неформалы