Мой Орёл (СИ)

  Иногда я все же туда залезала, но стремилась поскорее уйти, ни разу не посмотрев вниза. Порой мне снились кошмары: как падаю с этого моста прямо перед поездом или ноги соскальзывают со ступенек, зависаю между проводов. Получив свои 600 вольт, просыпалась. Потом никто больше меня чере мост переходить не заставлял, но я этому нисколько не огорчилась.

  Теперь переходный мост вобновленный, крепкий и.... не настолько уж высокий. Я выросла, а может, его нарочно снизили, не знаю. Но только он совсем не такой. Даже грозная надпись - СТОЙ! ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ! с желтым зигзагом молнии смотрится неубедительно. Какие-то придурки закрасили слово "опасно", молнии облупились сами собой. Да и внимания он особо уже не привлекает. Мало кто его фотографирует - все бегут к антикварному черному паровозу "овечке" и к статуе орла из веников (пл. Прикокзальная, напротив ДК ЖД). "Овчечка" времен гражданской войны выкрашена в бодрые красно-черные цвета и на нее (при желании) можно даже залезть.

  Набережная Дуьровинского и железнодорожный мост.

  http://avit-al.livejournal.com/124686.html

  Скоро обещают замуровать в гранитные тиски часть набережной Дубровинского. Пока это не случилось, спешу вспомнить ее дикой, заросшей, какой она была в восьмидесятые-девяностые. Меня вели на речку по улице Русанова, мимо железнодорожной больницы с толстыми зелеными тумбами ворот и бесконечным повторением жирной буквы Ж в черном узоре ее облупившейся ограды. Мимо маленьких деревянных домиков с кривыми яблонями и куцыми плисадниками. Мимо пожарной части. Ее зеленовато-бледная каланча в стиле суровых 30-х былаа видна из окна нашей девятиэтажки, и я могла рассмотреть в бинокль дежурного, лежа на подоконнике в зале. На асфальте у пожарных сушились мокрые плотняные удавы-шланги, открытые двери гаража показывали отмытые бока оранжево-белых машин со сложенными яркими лесенками. Проверив, не прохудились ли "змеи", шли дальше, к дому на улу улиц Русанова и Фомина. На крыше его и сейчас прилеплена маленькая, всего в пару-тройку квадратных метрах, будочка-пристройка. Мне всегда хотелось туда взобраться. У бледного дореволюционного здания 27-й школы начиналась река Ока. Почти наискось от школьного двора с берега в воду уходили узкие, скрипучие деревянные мостки. С них, еще не сгнивших, не обвалившихся, удили рыбу и даже пытались полоскать белье в серой воде. Вскоре это стало невозможно - швейная фабрика "Радуга" сливала в реку разноцветные отходы красилен. День вода у набережной Дуьровинского была красная, день синяя, день зленеая или филиолетовая. Пятна краски зимой не рассасывались. Они долго плавали, окаймляя границы прорубей. Носиться по мосткам, прыгать и подходить к самой последней дощечке детям категорически воспрещалось - а то утонем. Некоторые особо мнительные мамы держали своих непослушных чад за края одежд и грозились привязать, если им казалось, чтомы неосторожно ступаем по подпрыгивающим деревяшкам. Сидеть на мостках, свесив в реку босые ноги, тоже почему-то не разрешалось.

  По всему низкому берегу рыбаки вырыли уступы - их глинистые срезы защищали спины от холодных утренних ветров, а в утрамбоанных углах лежали забытые консервные банки с разсползающимися розовыми червями, корки хлеба, пустые бутылки и бумажки.

  Вода в Оке была еще не заболоченная, не тинная, без кувшинок и ряски. Сквозь нее виднелись мелкие черные рыбки, осколки гранита, кусочки спресованных углей и размолотый в щепы рыжий кирпич. С углем все ясно - ближайшие частные домики топились углем, крошки его смывались со дворов в Оку. А кирпичи, вероятно, остались от "быков" взорванных в войну мостов. Современные мосты были построены на тех же местах, и под ними плавали куски ржавеющей арматуры. Между этими двумя воссозданными мостами тянулся третий - мост Дружбы. Под ним, на гладкой серо-бежевой печаной отмели, шныряли длинные узкие ужи, плавали черные, в крапинку и в сеточку, раздутые пиявки. На песок маленькие волны выкидывали пустые плоские серые ракушки- двузубки. Внутри их раковины отливала тоним слоем натурального перлмутра и я их собирала, надеяясь нарезать себе пуговиц. Но ракушки ничем не удавалось расщепить. Уже большой, лет в 11-12, хулигански вскрыла живую двузубку, выковыряла пласт розоватого мяса, пощупала "ногу" и отшвырнула убитый моллюск в тростники.

  В девяностые веселые компании их ели - раскалывали створки плоскогубцами, вынимали мякоть и жарили на костре, наткнув на тонкие веточки растущих рядом ракит. В те же 90-е на берегу Оки пастух водил небольшое, голов в 7, понурое коровье стадо. Буренки лениво обмахивалисьхвостами и громко мычали, пережевывая истоптаную загорающими траву. Кто придумал водить их пастись прямо около набережной - не знаю, но потом стадо исчезло.