Читаем Мои останкинские сны и субъективные мысли полностью

Мои останкинские сны и субъективные мысли

— Не учи меня, Эльхан. Пожалуйста, — вяло оборонялся Илья. — Давай лучше выпьем.

— Да, всё с ног на голову. Это ты меня учить должен. А получается наоборот…

Посидели в молчании некоторое время. У меня на душе было противно. Обидно. Даже пить не мог.

— Одного не понимаю — что же ты мне работу над этим предложил? Я что — Иуда?

— Знал бы, что ты так рефлексируешь — не предложил бы, — засмеялся Зимин.

— Наверное, это не рефлексии. Я вырос в традиционном обществе. Это тяжело. У нас есть такая пословица: «Мужчина умирает, но имя его остаётся». У меня тоже не получается по этой формуле жить. Боюсь, что рано или поздно за всё придётся отвечать. Мне или моим детям. Моей семье. А семья — это главное.

— А это тебе зачем? У тебя же нет семьи, детей — радуйся. Зачем тебе это нужно?

И т. д.

Это по-разному можно называть. Парфёновщина, митковщина, картозовщина, комплекс останкинского небожителя. Родственен комплексу Татьяны Толстой. Терпеть не могу. Раздражает их претензия на просвещённый элитаризм. Дескать, они — закрытая каста. Им можно то, что нельзя другим, зрителю, обывателю, плебсу. Тишина в студии — они сейчас вещать будут. Этот сектантизм, пародия на масонскую таинственность. В обычной жизни, в обычном человеческом общении нормальные люди. А вот только дорвутся до эфира — и начинается. Прямо беги от этого снобизма, прямо вой от абсурда.

Знаете, почему с них резьба соскочила?

Это болото безнаказанности и безответственности засосало. Я это понял. В морду никто не даёт, потому и изгаляются. Был когда-то у них абсолютный комплекс полноценности. Им Кремль по рукам дал, они стали паиньками. По отношению к Кремлю. Вот даст им по рукам обычный зритель, затаскает по судам, в лицо плюнет, встретив у главного останкинского подъезда, голову проломит — станут паиньками и по отношению к обществу.

Телевидение — может быть полезным источником информации о происходящем в окружающем мире, а может стать страшнейшим оружием в руках безответственного человека или группы лиц. Поверьте, ТВ — страшнее гранатомёта. И даже танка. Кто согласится на то, чтобы в его родном городе, у его подъезда, где играют родные детки, разъезжал Т-90АК, экипаж у которого — команда программы «Чистосердечное признание на НТВ»? Ну, давайте рискнём и дадим этим парням «чёрный чемоданчик». А Дирекцию праймового вещания НТВ разместим на новой АПЛ «Северодвинск»[78]. Кто согласится? Да они за несколько часов превратят окружающий мир в «горячую» тему для наполнения эфира ближайшего выпуска программы. Что вы хотите от субъектов, называющих людей, зрителей, граждан дисфемистически — пипл.

Но не только безответственность причина.

Здесь еще и несерьёзность в восприятии происходящего, баловство. А оно происходит из-за отсутствия настоящей жизненной мотивации. От нравственного босячества. Бывают бомжи явные, а бывают бомжи нравственные. Внутренняя пустота приводит к пустоте жизненного результата. Без внутренней нормы, без нравственного страха жизнь превратится во временной отрезок, не наполненный смыслом. Самая большая проблема в современном мире — девальвация, обесценивание этого страха.

Они думают, что над другими стебутся… Нет, над собой стебутся. Они же себя «мочат».

А «гости с юга»… Вот США, которые мы в приказном порядке стали ненавидеть. А у них любой труд уважаем. Потому что труд! Или, думаете, «гости с юга» без труда на хлеб зарабатывают? Этот труд кто-нибудь на себя готов взвалить? Лично среди моих земляков в Москве сильны чемоданные настроения. Даже у тех, кто имеет российское подданство. Москва — не тот Град Китеж.

И, вообще, с мигрантами делать ничего не надо. Вернее, надо ничего не делать: не реформировать общественную и административно-правовую систему, не волноваться судьбой своей страны — просто жить имитацией. И все уедут — и мигранты, и остальные. Никого не останется.

В последний раз я видел Илью в начале февраля 2006 года перед моей командировкой в Иран. Короткий разговор получился, пока ехали в лифте.

Он тогда был какой-то собранный, бодрый что ли, с весёлым настроением. И первым со мной поздоровался.

— Ну, и как дела? — вяло поинтересовался я. Из-за нашего последнего разговора. Но он не обиделся.

— Ты знаешь — всё очень хорошо. Даже боюсь сглазить.

На третьем этаже кто-то вышел. Дальше поехали одни.

— А ты был прав, — неожиданно удивил он меня.

Я не стал конкретизировать. Вернее, не успел. Даже не понял до конца — о чём он, как лифт остановился на восьмом этаже. Стали прощаться.

— Ну, удачи тебе, Илюха, — вырвалось у меня.

— Тебе тоже. До скорого.

Двери закрывались, и он вдруг крикнул.

— Да-да. Спасибо тебе.

И поехал наверх, на девятый этаж.