Мой отчим - советский пенсионер

Один раз было маленькое деликатное происшествие: дядя Семён пришел на почту получать почтовый перевод из города Горького, от некоей Катерины Малафеевой. Судя по всему, той самой студенточки, которая ему письмо присылала и живет в его квартире. Несколько растерялся отчим, увидев моё личико в стеклянном окошечке, но я без родственных разговоров перевод выдала, без озвучивания перед всем коллективом нашего с ним родства, даже побурчала Ксантиппою, стреляя глазками: "Что же это Вам, гражданин, такие крупные суммы зараз шлют? А вдруг на почте проблемы с наличкой? Тогда приходится деньги заказывать… Иные товарищи по несколько дней своих денег ждут… Сообщите своим отправителям, пусть дробят на части такие суммы…" Дядя Семён не сразу понял, что я шучу, строю из себя конторщицу-бюрократку. Потом понял, улыбнулся, глазами поблагодарил, — и домой…

Перевод был — на крупную сумму. В графе: "для письменных сообщений" написано: "Это — за шесть месяцев". И все. Сумма — семь тысяч двести. Прилично. У меня даже других вариантов мысли не возникло, и так ясно: девица выслала отчиму его пенсию за полгода. Значит, в квартире его она живёт именно за то, что пенсию исправно получает да пересылает. А иногда, наверное, он сам за деньгами ездит, только не зимой…

И как я раньше могла думать об отлучках дяди Семёна, что он куда-то уезжает к другим женщинам? Интересно, а что достойнее и моральнее: преступления такого не злодейского типа, которые совершает отчим, или измена?

Смотря по каким критериям расценивать… Все плохо по-своему…

Отношения с кавалерами складывались непонятно для меня самой. Так сложилось, что женихи мои несколько сблизились между собой, меня даже начало брать опасение, что за дружбой они про любовь позабудут. Их сближение произошло в день, когда Грант пригласил и Тараса, и меня, как "своих друзей" на седмины в честь памяти его тётки. В Армении не делают "девять дней", как в России, у них по традиции — "семь дней"… Так получилось, что Ара Хачикович и тётя Герейцик не смогли поехать на похороны сестры тёти Герейцик, и все помины делали тут, звали многих её помянуть. Вот Грант и нас позвал. И так на тех "седминах" Грант и Тарас разговорились, что почти я рассердилась. И с тех пор стали они, похоже, и без моего присутствия порой встречаться, а мне в этой дружбе досталась странная роль "среднего звена" — посредника. Но ко мне на почту они продолжали захаживать, стараясь делать это незаметно один от одного. С Грантом отношения так и не перешли порог осмотрительной вежливости, и наше с ним общение сводилось к приятным беседам, смешным анекдотам, за которые "могут три года дать теперь, а при Сталине давали десять", смеялся Грант, и милому времяпрепровождению, заключавшемуся в мотовстве. Денег он не жалел.

С Тарасом отношения складывались иначе.

Постепенно скромные поцелуи перешли в обжигающие, будоражащие кровь, и не раз приходилось мне пожалеть, — или порадоваться?… Что моя квартира на Ленина сдана квартиранту. Такие вот бурлили во мне неправильные, безумные мысли. Причем все разговоры Тараса о серьёзных отношениях, которые "нам совершенно необходимо выяснить", я слушать не хотела, отвергала с ходу его малейшие намёки на "серьёзность": рано мне выслушивать "предложения", не хочу я пока замуж, времени для несвободы — предостаточно впереди. Пусть дурочки несамостоятельные стремятся к браку. Я — не такая!.. Пару раз я даже водила Тараса в дом к Катьке, она нас чаем поила и развлекала всячески, — неудобно мне было вести кавалера домой, под бдительное око моих старших, которым мне тоже не хотелось пока ничего объяснять о моих реальных устремлениях… Но целоваться на заднем ряду тёмного кинотеатра нравилось до безумия…

Однако, сказала себе: не стоит торопиться, мне нужно понять, чего я в жизни действительно хочу, — выйти замуж и зажить, как все, с кастрюльками, пелёнками, прочими "семейными радостями", — или пойти учиться дальше, получить диплом о высшем образовании, стать другой, — лучше, умнее, совершеннее…

Заочно учиться я не хочу! Мне не корочка нужна, но система мышления и информации, сопричастность к многому знанию… Которое таит в себе многие печали…

Ближе к наступлению Нового, 1958 года, несмотря на мощный снегопад, обрушившийся на город с раннего утра, прибежала с новостями взбудораженная, удивлённая, с горящими глазами бабушка:

— Представляешь, внучка, получила я сразу три письма из разных мест, содержащие ответы на мои запросы относительно твоего отчима: по поводу лет работы и занимаемых должностей на интересующих меня шахтах, упомянутых в его трудовых книжках… Ответы, право, неожиданны…

— Что там написано, бабуль? — я даже лицо почти в окошечко высунула, — интересно!

— А вот слушай… — и бабушка с загадочным выражением лица принялась делиться со мною полученными сведениями.

Глава 20