Мой отец Абдул-Хамид, или Исповедь дочери последнего султана Османской империи

Особняк Алятини представлял собой красивое трехэтажное здание, расположенное за городом. Он стоял посреди большого участка на берегу моря. Мебели внутри было немного, но в столовой все-таки были стол и несколько стульев. В некоторых комнатах стояли железные пружинные кровати, на которых лежали тюфяки, набитые сеном.

Отец предпочитал не спать на кровати. У него были собственные лежаки, он спал на них. Он привык спать в сутки самое большее пять часов. Отец выбрал себе комнату на первом этаже. Там он соорудил себе кровать, поставив два стула рядом, и сказал, что будет спать здесь.

Решив, что отец печален и огорчен, я нарочно приняла веселый вид и устроилась спать рядом с ним, предварительно вручив ему все сигары из-за пазухи. Отец был очень доволен.

«Я привезла сумку с водой, но у меня нет от нее ключа. Может быть, он остался у Надира-аги. Если у вас есть перочинный нож, ее можно разрезать, вдруг вы захотите пить», — сказала я отцу. Он рассмеялся и сказал: «В сумке нет воды, зато есть вещи поважнее. Мы позже обсудим с тобой этот вопрос». Он расцеловал меня в щеки. «Не беспокойся, дочка, если ты волнуешься за меня и решила, что я огорчаюсь. Я очень доволен. Чем сильнее мои предки хотели посвятить, пожертвовать себя Родине, тем хуже была их участь. Такова история. Я, конечно, предпочел бы умереть естественной смертью. Не хочу ни быть убитым, ни покончить жизнь самоубийством».

«Никто не живет на земле вечно, рано или поздно судьба нашего мира — смерть. Я предпочту закончить дни свои, встретив спокойно смертный час в своей постели, если моя участь будет такова — я счастлив. Я давно подумывал оставить свою должность и даже говорил об этом некоторым придворным; но они наперегонки заставляли меня передумать, потому что время моего султанства обеспечивало их благополучие. То, что я давно хотел сделать сам, случилось сегодня по приказу сверху.

Я полагаюсь на волю Аллаха. Я не совершал того, из-за чего страдала бы моя совесть. Я не рубил чьей-либо головы ради собственной выгоды. Никому не подписывал смертный приговор. Единственный смертный приговор, который я подписал, был приговор "око за око” одному из гаремных евнухов, который совершил убийство».

Мы провели ночь, забившись в угол. Мы спали на малюсеньких, тонких как подушка, двух матрасах, набитых соломой, которые мы складывали один на другой. Ничего похожего на одеяло, подушку, покрывало не было и в помине.

День за днем мы спали, проводили досуг и ели в комнате, смежной с комнатой отца. И хотя другие комнаты во дворце были пустыми, мы не могли ими пользоваться. Было ясно, что жить нам здесь предстоит по тюремному режиму. Мыла не было. Мы были вынуждены пользоваться старыми обмылками, которые остались от прежних хозяев особняка Алятини.

Я помню нашу первую трапезу в заточении, ее принесли в большом бидоне на железном подносе. Она состояла из риса и йогурта. Вилок с ложками не было. Мы ели руками столько, сколько могли. Столовый набор отца привез с собой его кофейщик. Краны во дворце были грязные и вода гадкая, словно яд; мы пили ее прямо из ладошек — стаканов не было.

Открывать ставни было запрещено, мы были лишены солнца и воздуха. Мы снимали платья, чтобы постирать их, и, пока они не высохнут, сидели голыми. Остальные поступали так же.

В саду дежурил патруль. Ключи от дверей были у него. Нас не выпускали наружу. На широкую террасу особняка, для того чтобы освежиться, иногда мог выходить только отец. Это была единственная возможность дышать свежим воздухом, которую оставили отцу. В Салониках было очень жарко.

После целого месяца тягот и лишений из дома для каждого из нас прибыл сундук необходимых вещей. Мы получили постельные принадлежности и некоторые личные вещи, и наше состояние улучшилось. Отцу выделили тысячу лир в месяц на все расходы, включая личную охрану. Из них и нам выделили по десять лир наличными деньгами.

Все горькие впечатления ссылки научили меня истинной свободе, добродетели и искренности. Те дни, когда мы засыпали вповалку на матрасах, набитых сеном и кишащих насекомыми, когда я стирала платье и ждала нагишом, пока оно высохнет, показали мне, насколько пустыми и не имевшими никакой ценности были богатства нашего дворца, роскошные залы, комфортные кровати, двуличные чиновники вроде Джеват-бея, которые падали ниц к нашим ногам.

Быть рядом с отцом, видеть его в добром здравии давало мне в этой ссыльной тюремной жизни новое, незнакомое счастье и наслаждение, которого я не знала во дворце.

Я разгуливала по пустынным коридорам особняка в поношенных платьях с большей гордостью, нежели во дворце. Иногда по ночам я заходила в какую-нибудь пустую комнату, тушила свет, раздвигала ставни и любовалась морем и лунным светом. Я с изумлением и восторгом созерцала бесконечность моря и синий купол неба.

Я думала о своей бедной матери, которую оставила одну, и о том, как истошно кричала она нам вслед. Мне не хватало ее рук и ее тепла. Ах, если бы можно было хоть разок ее обнять, как бы счастлива я была, мечтала я.