Мой отец - Фидель Кастро

Теперь в нашем доме никогда не садились за стол в столовой. Думаю, так же обстояло дело и в других домах острова. Все были слишком заняты. Если люди не стояли на площади Революции и не кричали часами: «Вива! Вива Фидель!», то они добровольно трудились. Для буржуазных пережитков времени совсем не оставалось. Мне же эти пережитки очень нравились. Без них жизнь становилась скучной.

Мы не обедали больше в столовой, а я уже не восседала на своем высоком, как трон, стуле. И ничего не осталось из той, прежней жизни с буржуазными пережитками. Только бабушка Натика, точная, как часы, все так же, как и прежде, приходила к нам. Фея сада восседала за столом со строгим и неприступным видом. Она почти не разжимала своих тонких губ. И лишь единственная фраза лениво срывалась с ее уст:

— Прошу меня не беспокоить. У меня сиеста.

В это время она была еще не настолько обозлена, чтобы делать мне уколы. Но очень скоро характер у бабушки Натики совсем испортился. Это случилось, когда кубинских ребятишек лишили радости вылавливать из супа макаронные изделия в виде звездочек и букв. Без всех этих забавных буковок суп стал совсем невкусным, и дети отказывались есть его. Мне, конечно, тоже не нравился такой суп. И от этого Фея сада приходила в ярость.

Мне перестала нравиться жизнь в нашем доме, и я решила переехать. Я устроилась между двором и кухней. Это было единственное в доме место, где еще оставался какой-то порядок. В кухне царил зной, сдобренный любимыми ароматами Чучи. Здесь было уютно и надежно.

Мы с Татой выходили во двор и принимались за стирку, играя в воде в четыре руки и с удовольствием болтая. По двору ходили борзые, но я их уже не боялась.

А когда солнце собиралось скатиться с неба, я выбегала на улицу посмотреть, не возвращается ли доктор Орландо. Но он все не возвращался. Мне становилось грустно, и я плакала. Но очень скоро слезы мои высыхали, и я шла послушать сказки своей любимой Чучи.

Атмосфера в доме накалялась, и однажды произошло то, что и должно было, в конце концов, произойти: Фея стала «пролетаркой».

Это слово стало раздаваться повсюду, особенно часто его стали произносить, когда была придумана церемония закрытия митингов на площади Революции. Все участники митинга брались за руки и пели «Интернационал». При этом они раскачивались из стороны в сторону, будто пьяницы. Они очень напоминали мне дедушку Маноло, когда он возвращался домой, насквозь пропитанный mojitos. Пьяные приходы любителя mojitos продолжались до тех пор, пока его не сразил сокрушительный сердечный приступ.

Однажды утром Фея решила отказаться от всех своих нарядов и украшений. Она облеклась в сине-зеленую милицейскую форму, надела берет, как у галисийского бакалейщика, и объявила, что владеть целым домом — это неприлично. Вскоре наш дом вместе со всем содержимым был отдан в пользу Революциии.

Я не очень хорошо поняла, что произошло, и предположила, что Фидель вместо дома даст нам дворец. Где там! Вместо отданного дома нам досталась квартира. Теперь мы жили на углу первой авеню и шестнадцатой улицы Мирамара. Лицом к морю. В наше новое жилье мы переехали почти с пустыми руками.

В моих ушах до сих пор эхом раздаются осуждающие слова Лалы Натики, возмущенной глупым поступком дочери. Я и сейчас ощущаю тяжелую атмосферу, царящую тогда в нашей «матриархальной» семье.

Несчастной женщине удалось спрятать люстру с тысячами хрустальных слезинок, но в нашем новом жилище плачущему пауку так и не нашлось места, потому что потолок в квартире не выдержал бы его веса.

Вероятно, мне было тогда очень одиноко, потому что в три года я все еще не могла обойтись без соски.

Я просыпалась с глазами, склеенными, как створки раковины. У меня нестерпимо болел живот. И я, как одержимая, кашляла.

Жизнь была бы невыносима, если бы не море. Оно успокаивало меня своим размеренным шумом, своей бесконечностью. Мне было хорошо у моря. Я воспринимала его как живое существо — большое, сильное и доброе. Я любила этого огромного зверя, лижущего языком мои ноги.

А еще я любила свою подружку, живущую в соседнем доме. Меня не очень огорчало то, что она была ко мне меньше привязана, чем я к ней. Мне нравилось бывать у нее дома. Особенно я любила оставаться на ночь, потому что мама подружки рассказывала нам разные истории, а я их обожала. А еще в этом доме меня угощали свежими яйцами, которые привозили родственники из деревни. В этом доме мне нравилось все, кроме брата подружки. Он был еще более невыносимым, чем моя сестра Натали. Бедная Натали! Она кричала во сне и звала: «Папа! Папа!» А потом плакала. Она тосковала по доктору Орландо. В нашем доме ей было еще более одиноко, чем мне.

* * *