Мой отец - Фидель Кастро

Красивые куклы, о которых мечтали все кубинские девочки, можно было купить только на черном рынке. Там же продавались и роликовые коньки, и китайские велосипеды, и много других замечательных вещей. Но моя Фея все так же не любила черный рынок.

У некоторых детей было очень много хороших игрушек, потому что их папы были друзьями Фиделя или работали вместе с ним. Их звали «руководители», и все они были министрами. Тата говорила, что это «новые буржуа». Эти новые буржуа почему-то очень плохо говорили и одевались, а их жены носили на голове бигуди.

В один прекрасный день к нам пришла Тита Тетонс, чтобы попрощаться, прежде чем превратиться в земляного червяка. Теперь уже не осталось никого, кто мог бы увезти меня к Фиделю в Институт аграрной реформы. А мне, несмотря на это, срочно нужно было его увидеть, чтобы уговорить его вернуться домой. Ведь с тех пор, как он ушел, жизнь в нашем доме разладилась. Все, все было плохо: у меня не было хороших игрушек, бабушка мучила меня своими уколами, а мама осталась без работы, потому что с тех пор, как Команданте неожиданно покинул наш дом, ее никуда не хотели брать, будто она была «неприкасаемой».

Но так как Фидель не исчезал с экрана телевизора, я решила воспользоваться этим и стянула у Чучи водку, которую она использовала для своих заклинаний.

— С позволения всех моих мертвых, Serafina Martin, Cundo Canan, Lisardo Aguado, Elleggua Laroye, aguro tente onu, ibba ebba ien tonu, aguapitico, ti ako chairo…

Я знала кантилену наизусть. Я сделала глоток и выплюнула водку на телевизор.

И это помогло! Фидель вернулся, и все изменилось. Вскоре мы переехали в настоящий дом.

* * *

Новый дом находился в Мирамаре. Небольшая розовая ограда защищала сад, в котором росла африканская пальма, утыканная колючками, и множество душистых цветов со сладким ароматом. В этих цветах жили самые красивые в мире червяки. У них были желтые и черные полоски и красные головки.

В доме было три этажа. Единственное, что мне не нравилось в доме, так это пол, покрытый черной и бежевой плиткой. Я почему-то была абсолютно уверена, что если бы за восемь шагов я не прошла восемьдесят плиток, то произошло бы непоправимое: умерла бы мама. А если бы я не прошла четыре раза по сорока плиткам… моя Тата?

У меня была большая комната и ванная, предназначенная только для меня. Я была вне себя от радости. Мыться здесь было сплошным удовольствием, потому что перчатки меняли свой цвет, когда я их намыливала и терла тело — зеленый, фиолетовый, голубой, — и мне приходилось их долго полоскать, прежде чем они опять становились белыми. Когда Тата узнала, чем я занимаюсь в ванной, она заставила меня поклясться не рассказывать об этом никому, потому что магия — это «занятие для чернокожих».

Но настоящая магия была в саду. Огромный сад был похож на волшебный лес с эльфами, гномами, троллями и целой свитой фей. В нем росли кротоны, палисандровые и банановые деревья, которые настолько подсластили горечь моей бабушки-садовницы, что она вновь надела свое шелковое платье Феи и стала колдовать над землей. Ей понадобилось не более года, чтобы превратить сад в заколдованный лес.

* * *

Наш дом находился в «замороженной зоне». Так называли кварталы, в которых жили семьи высокопоставленных чиновников. Начальницу зоны прозвали Китаянкой. Эта скверная женщина выселяла из богатых домов прежних владельцев, освобождала жилища от всего содержимого и передавала их руководящим работникам. Говорили, что этот пост ей доверил Фидель.

Наш дом находился на двадцать второй улице, под номером 3704, между тридцать седьмой и сорок первой улицами. Наш телефонный номер был 25906. В доме была кухня, прачечная, подвал, два гаража с комнатой для шофера и комната для прислуги с целой коллекцией женщин всех цветов. Это были «товарищи служащие», в задачу которых входило помочь Тате разобраться в новых условиях.

Напротив находился парк Повешенных, населенный почтенными деревьями с длинными развевающимися бородами. Они были похожи на горбатых стариков с узловатыми руками, скрученными артритом.

Говорят, в парке снова стали находить повешенных, но их называли самоубийцами.

Мне, наконец, исполнилось четыре года, и поскольку в квартале Мирамар только что открыли государственную школу, меня отправили туда, чтобы я стала пионеркой. Этого хотела Фея, считающая себя пролетаркой, несмотря на то, что бедной ее никак нельзя было назвать.

Именно в это время я начала осознавать свою великую трагедию, суть которой заключалась в том, что я была не такая, как все, — я была белой вороной, и это мешало мне жить. Мои одноклассники жили или в старом полуразвалившемся доме за садом, или в маленьких кукольных домиках на окраине квартала Мариано, не относившемся к «замороженной зоне».