Мой отец генерал (сборник)

– Как это? – Полное изумление. Оглядываю свою кровать и комнатку, в которой узких кроватей – четыре, нас, паломниц – или кто мы такие, заехавшие, – трое.

– А вот одна тут приезжала. На этой же кровати спала. Так утром у нее все ноги в синяках. Черти ее всю ночь тащили.

И главное, смотрит на меня даже как-то выжидательно.

– Ну, не знаю... – единственное, что я сказала. Что я могла еще сказать? Но все равно всю ночь спала хорошо.

«Не в суд и не в осуждение...»

Когда мама болела, уже после инсульта лежала дома, пригласили мы к ней отца Александра из ближнего храма, исповедать и причастить. Вначале комнату решили освятить. Отец Александр молодой, росту маленького, сам громкий. Вошел с кадилом. Мамуля, тогда ей под восемьдесят было, лежит тихонько на кровати, укрытая одеялом, вся такая первоклассница. Отец Александр с порога быстро комнату оглядел и возвестил:

– Не буду кадить! – Мы только рты окрыли. – Не стану кадить, пока он здесь.

Все в один голос:

– Кто он?

И смотрим друг на друга. Переглядываемся. Ничего понять не можем.

Отец Александр ничего не объясняет, а только громко повторяет:

– Не буду святить, пока он здесь.

Мама от любопытства приподнялась, сидит уже на кровати, на подушках. Глаза блестят. Я проследила взгляд батюшки в сторону наших книжных полок и увидела на одной из них стакан для карандашей из черного чугуна, в виде головы Мефистофеля.

– Ух, – даже облегченно вздохнула. – Понятно, – говорю, а сама уже карандаши из Мефистофеля вытряхиваю. – Я его сейчас отнесу и выкину во дворе в мусорку.

– Нет! – как вскрикнет отец Александр на мою декламацию.

Мамуся аж подпрыгнула на кровати от его крика.

– А куда ж его? – интересуюсь я теперь уже техническим моментом.

– Выносить, оставлять во дворе в таком виде нельзя. Искушение! – Батюшка категоричен.

– А как же?

– Разбить! Уничтожить! Предварительно разбить и частями вынести.

– Ага, – медлю я с ответом. А сама думаю, как же этот чугун и, главное, чем его разбивать буду. Разбить такое сложно. С другой стороны, понимаю, что главное сейчас, чтобы служба началась.

– Ладно, – выступаю я со всей решительностью. – Я его разобью.

И несу чугун на кухню.

– Только разбить! – вслед мне отец Александр.

Отнесла я Мефистофеля на кухню и сунула в ведро. Господи, прости меня, не разбитого. Каюсь, выбросила его таким, не пыталась разбить. Не пыталась и пробовать. А кто знает? Может, если по вере... Может, если бы по вере, дунула бы на него, и он тут бы и рассыпался в дым. По вере уж точно так бы и вышло.

Ну, мамочка тогда причастилась. Довольная. И уже после ухода отца Александра рассказывает. Лежал у нее на сердце все эти годы тяжкий грех. Было ей лет пять. Жили они в городке Старый Крым в белой мазанке. Тяжело жили, голод тогда был сильный. И вот как-то утром заходит к ним во двор нищий, а мама видит его из окошка хатки. И идет этот нищий прямиком к сараю, где их единственная курица располагалась, и забирает из-под нее яйцо. Мама как увидела это, так с криками к отцу: «Папа! Папа! Нищий наше яйцо украл!» Отец взял ружье и вышел во двор, она сзади следом. И видит: стоит нищий, руку разжал, и в его темной ладони белое яйцо дрожит. Испугался он очень. Отдал яйцо отцу – и скорехонько со двора, втянув голову в плечи.

– И я, – продолжила мама, – всю жизнь не могу себе этого простить. Ведь он же голодный был. Может, это яйцо ему бы жизнь спасло...

В общем, очень она была тогда рада, что батюшка отпустил ей этот грех.

Время прошло. Мама дальше болеет, то есть в комнате своей лежит, командует всеми потихоньку. Через месяц-полтора посылаем мы за отцом Александром, просим его прийти, совершить на дому требу: маму исповедать и причастить.

Приходит в воскресенье отец Александр, оживленный, громкий. Комнату, правда, оглядел. Проходит к маме. Я слышу из приоткрытой двери:

– Ну вот, было мне пять лет... и входит к нам во двор нищий и берет у нашей курицы яйцо.

Отец Александр ей:

– Тамара, мы этот грех с тобой уже исповедали и грех твой тебе уже отпустили. Давай называй свои грехи.

Мама:

– А у меня больше грехов нет.

Отец Александр аж крякнул:

– Так у тебя что, может, уже и крылышки отросли?.. Давай, давай, Тамара, вспоминай грехи-то.

Маме моей подруги тоже уже за восемьдесят. Исповедуется дома священнику: «Ну что... не пила, не воровала, постов не соблюдала...»

Поехала я на квартиру к сестре. Умерла моя сестра от пьянства раньше срока. Соседи позвонили. Умерла в ночь. Была некрещеная. Приехала я на следующий день. Говорю с девушкой, которую она к себе подселила.

– Как, – спрашиваю, – это произошло?

– Вроде простыла. Эти дни много пила, злилась, ругалась. За сутки пить, курить перестала. В последнюю ночь кричала очень.

– Отчего?

– Говорит, черти у нее в ногах... тащат ее...

МОНАХ