Мой отец генерал (сборник)

Шатровая белая колокольня храма Рождества Богородицы в селе Поярково, куда меня завезли по дороге на Круглое озеро, строена во времена Алексея Михайловича. Вотчина боярина Артамона Матвеева. В смутные времена, когда отдельные отряды поляков, не заведенные Иваном Сусаниным в чащу, часто жгли окрест деревянные церкви, Матвеев, головной московских стрельцов (в бунт стрелецкий первым голову сложит под топориком Петруши), задумал строить на месте сгоревшей церквушки храм каменный и звонницу. На зодчество позвал итальянцев.

Сколько добирались до села Поярково гости фряжеские, можно только прикинуть. Ежели сам Алексей Михайлович в паломничестве до Лавры пару недель проводил в дороге. Помолившись, утречком – из Кремля, на ночь с благодарственной молитвой от разбойников и хищных зверей почивал в своем селе Алексеевское. И сколько раз итальянцы в той дороге на Русь стриглись, брились, нам неведомо, но вот они и в селе Поярково. Раскладывают на крыльце перед боярином чертежи, отвесы да циркули. Матвеев, правда, в голове свой дизайн имел. Хотел для храма своего от славы кремлевских соборов, ну и закрутил эклектику. Посадил шатер на куб на четырех основаниях. Левая осела. И вот уже никто не помнит и самого Артамона, следов нет от его имения, а звонница стоит.

Стройная. Нарядная. Арочные проемы нижнего и верхнего ярусов украшены висячими гирьками, парапет – полихромными изразцами. Храм славился церковной утварью. Из писцовых книг XVII века: «На престоле находились резной золоченый крест, два Евангелия: одно с чеканными серебряными и золочеными клеймами с изображением Спаса и евангелистов, другое – в басменном (тесненном) окладе, тоже позолоченном. Восемь резных подсвечников, украшенных листовым серебром, медная водосвятная чаша, два кадила, пять аналоев. На колокольне – десять колоколов. Богат был храм и церковными одеждами: ризы, епитрахили, оплечья, поручи, плены, покровы. Все из атласа, бархата, камки, парчи...» Судя по описи, очевидно, XVII век был лучшим временем в истории церкви Рождества Богородицы.

Настоятелем храма в тридцатых годах был священник Сергий Третьяков, «безотказный наш», как звали его прихожане, но вскоре его арестовали и в 1937 году расстреляли, тогда же – последняя литургия. После закрытия церковь подверглась разграблению.

В 1938 году на колокольне гуляет ветер, в 1941 году на колокольне засел немец, корректировщик огня; и, как признался местный старожил церковному старосте, снял он таки немца с колокольни:

– Трое нас, мужиков, в деревне было, что заимели эту думку. Когда проходили под колокольней, только под ноги глядели. А из кустов, с берданкой, – на звонницу. В общем, снял я фрица, а только до сих пор снится мне эта колокольня.

– А сейчас, – поднял голову староста, – филин на колокольне поселился. Каждую ночь прилетает. Всех ворон распугал. Сидит наверху и ухает, нравится ему там.

А кому его снять? Некому... Своих соколов Алексей Михайлович давно с собой в Москву увез.

Удивило меня, что в этом, нестоличном храме хранятся мощи великой княгини Елизаветы Федоровны.

О Елизавете Федоровне я давно хотела что-то вроде сценария писать. И киносценарий мой начинался бы так. Едут медленно в тумане, по степи, повозки, на которых деревянные ящики. Сопровождают телеги несколько человек, из которых один – казак из простых, и – монах, из бывших благородных. Неожиданно начинается сильный дождь. Казак скидывает с себя шинель и любовно, что непременно акцентировать, укрывает своею шинелью один из ящиков. И говорит такую фразу: вот, мол, в России сколько земли, а трех аршин не нашлось. А в ящике – останки княгини Елизаветы Федоровны. И эти ящики долгими путями, через Китай, как мы знаем, должны добраться в Палестину, до приюта Святой Магдалины, где мощи княгини упокоятся.

В гессенском музее, на ее родине, есть бюст мраморный работы скульптора Н. Трубецкого, который близок к ее удивительной красоте. А ни один живописный портрет и ни одна фотография особой тонкой красоты ее не смогли передать.

Михаил Нестеров расписал ее обитель синекрылыми ангелами по белому – по белой Руси. А все равно не приблизился к ее белому. Да и наш скульптор Клыков, которому я аплодирую за шинель на плечах адмирала Колчака, что как хоругвь, но не «вперился» он (по выражению Иоанна Кронштадтского) в дух ее.