Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Это отвечало соображениям, сформулированным Гитлером в эти дни в меморандуме о четырехлетнем плане.

Отец по этому поводу:

«Я видел вещи иначе. Особенно в отношении Франции, все же французская буржуазия, как мне казалась, являлась надежной гарантией против окончательной большевизации этой страны. Я высказал это фюреру, но мне было бесконечно трудно привести решающие доводы наперекор его идеологическим принципам, которые я, по его мнению, не понимал. Он довольно раздраженно реагировал на мои возражения и оборвал беседу, заявив, что уже принял решение. Речь будто бы шла здесь об очень принципиальном вопросе, в котором моего только лишь реально-внешнеполитического мышления недостаточно. С появлением великого социального вопроса нашего столетия все актуальные политические вопросы должны быть подчинены этой основополагающей проблеме, иначе в один прекрасный день с внешней политикой окажемся в тупике. Здесь обнаружило себя неизменно повторявшееся расхождение, имевшееся у меня с Адольфом Гитлером во внешнеполитической области. Типичнейшим образом оно выразилось в словах, переданных мне по его указанию послом Хевелем, в ответ на мой, в очередной раз высказанный в 1943 году в меморандуме, совет немедленно заключить мир со Сталиным: «В борьбе против большевизма нет компромисса. Я не могу одобрить торгашескую политику Риббентропа. Эта война не может решиться дипломатическими средствами!»[120].

Прежде чем Гитлер занял эту крайнюю позицию, должны были, тем не менее, пройти годы и последовать многочисленные дальнейшие попытки установить контакт с Англией. Уже на следующий день он сделал первый шаг, вновь пригласив отца к себе, чтобы сообщить ему назначение государственным секретарем Министерства иностранных дел:

«Тогда он перевел беседу на замещение поста английского посла, вакантного по смерти господина фон Хеша, и спросил меня, кого нужно было бы послать в Лондон. Отсюда возникла продолжительная беседа о немецко-английских отношениях. Фюрер хотел знать, как я оцениваю шансы все же прийти еще к соглашению с Англией; я ответил, что, без сомнения, английская сторона не воспользовалась некоторыми возможностями. Поэтому, по трезвом размышлении, я нахожу, что перспективы в настоящее время являются неблагоприятными. Все же из всего того, что я слышал, король Эдуард VIII не настроен против Германии недружелюбно. При его большой популярности в английском народе можно допустить приход к соглашению, если бы король поддержал идею немецко-английской дружбы, хотя английский суверен обычно и оказывает незначительное влияние на политику своего правительства»[121].

Этот сценарий не слишком обнадеживал. Гитлер также выразился скептически в отношении осуществимости его идеи союза с Англией. Поэтому отец принял решение:

«Я предложил поэтому, не было ли бы правильней послать меня в Лондон вместо того, чтобы сделать государственным секретарем. Мысль понравилась Гитлеру настолько, что он, сразу подхватив ее, заявил о своем полном согласии. (…) Я подчеркнул тогда Адольфу Гитлеру еще раз, что перспективы союза с Англией невелики, скорее нужно считаться с обратным, но я все же хочу еще раз все испробовать. Я знаю англичан достаточно хорошо, чтобы быть в состоянии докладывать ему о британской позиции совершенно трезво и объективно. Впрочем, многое зависит, естественно, от дальнейшей германской политики.

Тогда же я выразился недвусмысленно, что Англия — во всяком случае, по опыту до сих пор — будет настаивать на своем принципе равновесия и выступит против нас, если будет опасаться, что Германия становится слишком сильной»[122].

Две точки зрения в этом изложении заслуживают особенного внимания.

Во-первых, переданные высказывания Гитлера однозначно подтверждают его озабоченность большевистской угрозой, являющуюся определяющим моментом его внешней политики. Он видит необходимость обеспечить надежный тыл — предотвращение испанско-французской комбинации в предзнаменовании наступления коммунизма — невзирая даже на опасность нарушения провозглашенной им же политики, нацеленной на германо-английское соглашение. Переоценивал ли он опасность большевизации Франции, является, с точки зрения исторической ретроспективы, вопросом второстепенного значения. В 1936 году возможность угрожающей рейху с запада франко-испанской комбинации в коммунистическом варианте нельзя было, во всяком случае, запросто списать со счета.