Мой папа Джеки Чан

– Благодарю, – отвешивает Маша мелкий поклон, не вставая. – Не любишь сладкое?

– Сегодня? Пожалуй.

– А завтра?

– «Завтра – это так далеко, что кто его знает».

Кит допивает кофе и прикручивает чашку-крышку к термосу.

– Что думаешь? – спрашивает Маша, рассматривая его, будто в кино.

Простые движения, такие же естественные, как тревожное подрагивание ветвей в ветреный день, и завораживают не меньше, чем тревожные подрагивания ветвей в ветреный день.

– Про что?

– Про стуки в гробнице.

Кит хмурится.

– Освежи контекст.

– Почему люди боятся мертвых?

– Кто боится? – Кит оглядывается – корешки самых разных книг смотрят на него, не мигая. – Слышишь?

– Что?

– Стуки в гробнице.

Секундная стрелка в пластиковых часах считает: раз, два, три.

– «Не скучно ли долбить толоконные лбы»? – любопытствует последняя книжка.

– Ты это мне?

– Ага.

– Нет.

– И как ты справляешься?

– Не долблю.

Маша откидывается на спинку, смотрит в потолок. Доски, щели между досок, хитросплетения открытой проводки, паутина в люстре, паук.

– «Ты неправильно бутерброд ешь».

Говорит Паук? Кит?

Взгляд соскальзывает – паук не смог его удержать. Кит выходит из-за стойки, и оказывается, что плавники скрывают вельветовые штаны, которые – рыжие, а хвост – ботинки, которые зеленые.

– В каком смысле?

– В том смысле, что книгу выбирать нужно по первому предложению, середину написать любой дурак может. И это тебе не стихотворение, где важнее всего конец. Книгу, если до конца дочитать, там уже фиг с ним, какое последнее слово. Слово важно в начале. И первое предложение важнее любой одежки. Это как галстук-бабочка, когда сразу: нет.

Маша открывает маленький томик в мягких корках.

– «Сначала краски.

Потом люди.

Так я обычно вижу мир.

По крайней мере, пытаюсь».

– Ну и как? – спрашивает Кит, почесывая левое веко.

– Съедобно.

– Ну вот и бери.

– У меня денег нету.

– Дарю.

– С чего это?

– В честь дня рождения.

– А если я солгала?

– Тем более.

Конец света

Маша выходит из магазина с ощущением конца света. Электрический остался там, за порогом, а дневной – задавило одеялами снежных матрасов, как горошину. Вернуться, что ли?

На двери объявление: «Вечер поэзии». 20:00.

Метель. Метет. И не метет, а на-метает. Снег все вымазал густым слоем белил. Заслонив: мысли, чувства. Проник в голову. Словно лицо – дверь, которая открыта.

отдохни, ледокол

вот озеро

полежи спокойно, как в ванной

Телефон звонит. Брать – не брать. «That is the question». Маша не отвечает, но перезванивают.

Берет и:

– Где шляешься?

– А что?

– А то, что диктант по русскому. Камцумирь, и побыстрее!

Вот стоило такой беседе продать все волшебство?

«К белым венчикам в буране тянутся цветки герани»

Секундный порыв – поддаться суете и бежать сломя голову, сменяется буддийской безмятежностью: сесть под дерево. Маша смотрит на небо: снег сыплется, спокойный, как танк. Хорошо со Вселенной. Особенно помолчать. По душам.

Маша садится на ступеньку, прямо в снег, который уже – сугроб. Достает телефон.

снег snegъ сънегъ snaigis snecht снiг snieg

ты един для всех

аки Бог

«Давай, дружок, по Вологде кружок»

Маша садится в автобус, что приходит пустым следом за автобусом, на который она не успела. В пустом автобусе хорошо. Хорошо, что она не успела на тот. Хорошо, что успела на этот. Но «что такое хорошо»?

Забирается на заднее сиденье – высокое, из него видно все: дома и крыши, водителей и пешеходов, светофоры и окна, лестницы и заборы. Перечисление, как форма скуки.

Маша открывает книгу-дар. «Вот маленький факт. Когда-нибудь вы умрете». Закрывает. Как насчет правила про второе предложение? Ей хочется позвонить Киту. Но куда Киту позвонишь? В океан? Особенно, когда тебя другой кит увозит.

Маша вздыхает. Читать нет смысла. Несмотря на первое правило, слов она не понимает. Какие-то они больные. Никак не складываются. Смысл ускользает. Буквы стоят сами по себе, точно доски в заборе: не пускают.

Текст, выписанный реальностью, еще непонятнее. Все слишком обычное. Как заметка в газете. Не про вашего мальчика, а Бог знает про что.

Звезды говорят, слушай

Она подходит к неродной alma mutter. С муттер у нее по жизни не складывается. «Ужинать не зови. Пу-зы-ри». Глядит на школу. Из-за угла. И понимает: ухвата. И: не нужно входить. «Не совершай ошибку», Маша. Держись подальше.

Но кто слушает внутренний голос? Она заходит в здание, которое синхронно покидает Элвис. Элвис машет рукой. Какой тревожный симптом.

В рекреации возле раздевалки ее встречает со всем радушием, будто поджидал, Ставрогин, который не из «Бесов», но сам – бес.

– О! – вопит Ставрогин. – Китайская народная демократическая республика пожаловала! Узкоглазый миллиард теряет единицы. Не пора ли вернуться на историческую родину? А то времена, знаешь ли, неспокойные…