Мой папа - плейбой (СИ)

Богдан кивнул. Оперся задницей о край стола и растер широкой ладонью затылок. Огромный бицепс напрягся, от чего проходящая через всю его руку татуировка будто бы ожила.

— Ну, вот, а где-то на тридцать пятой неделе стало понятно, что один плод замер. В таких случаях обычно вызывают искусственные роды. Это давало шансы на жизнь второму малышу. Я была измучена и истощена. И была очень напугана. Мне хотелось, — Рита сдернула простыню с дивана и запрокинула голову к потолку, — мне хотелось… чтобы меня кто-то обнял и сказал, что все будет хорошо, но… — она облизала губы и покачала головой из стороны в сторону.

Богдан не выдержал. Ругая себя последними словами, в два шага преодолел разделяющее их расстояние. Обхватил ладонью голову поверх уже чуть подсохших волос и прижал Риту к груди. Прямо туда, где его сердце отчаянными рваными ударами разгоняло по телу боль. Прижался губами к макушке:

— Прости меня…

— Да, что уже… — всхлипнула Марго, и ее плечи дрогнули. Обычно женские слезы не вызывали в Связерском ничего, кроме легкой досады. Он не верил им. Слишком свежи были воспоминания о бьющейся в истерике пьяной матери, которая обещала исправиться, да так ничего для этого и не сделала, или… наигранные слезы любовниц, надеющихся выплакать что-нибудь для себя. А Риткины слезы — они ему кислотой по загноившимся ранам…

— А ты поплачь… Я ведь только тогда идиотом был, да. А сейчас поплачь… Я рядом.

— В родах что-то пошло не так. Никто же правды не скажет. Кровотечение открылось, меня еле спасли. Почти неделю в реанимации…

— Ритка, моя маленькая Ритка… Как же так? — шептал он, целуя ее влажные волосы.

— А потом нас дед по отцу нашел. Мать-то не очень позволяла нам видеться, когда папка ее бросил. Вот дед нас и вытащил. И меня, и Марика.

Закончив вроде бы на радостной ноте, под конец рассказа Рита совсем расклеилась. Подступающие рыдания уже было не остановить. Нежность Связерского не оставила никаких шансов. Ей больше не хотелось кричать о том, что поздно. Ей просто хотелось выплеснуть это все. И, наконец, отпустить.

Богдан сел на диван и потянул ее за собой. Коснулся губами заплаканных щек, поцелуями снял с ресниц соленые слезы. Он не унял ее боль, он лишь усугубил агонию глубоким осознанием того, чего она на самом деле тогда лишилась.

— Как ты его назвала?

— Димка…

— Где он похоронен? Я хочу поехать и…

Рита отчаянно затрясла головой и еще горше заплакала:

— Я не знаю. Не знаю… Когда я пришла в себя… они сказали, что ути… — отчаянное рыдание сотрясло ее тело, — утилизировали би… — она снова запнулась, — биологические отходы.

Связерский сжал в ладонях ее лицо, касаясь лбом ее лба, и сделал несколько свистящих жадных вдохов.

— Прости меня… — просипел ей в губы, прежде чем накрыть своим ртом. Желание забыться стало нестерпимым.

Рита слабо запротестовала, попыталась его оттолкнуть, но секунду спустя ее пальцы сжались на его футболке, лишь сильнее к себе притягивая. И все исчезло. Остался лишь его вкус и чуть изменившийся с годами запах, в котором стало больше мужчины, больше тестостерона, больше греха. Она тянулась за ним, как привязанная. Не разрывая контакта, сместилась, оседлав его бедра, и застонала, когда её потаённого местечка коснулся его возбужденный, скованный грубой тканью член. Богдан пробормотал какое-то ругательство, но, в противовес грубым словам, его язык мягко толкнулся в рот Риты. Ничего не изменилось… абсолютно. Её тело пело рядом с ним. Только он мог заставить забыть ее обо всем, в том числе и о том, почему она хотела держаться от него подальше. Страсть закипала, стягивала в узел внутренности. Рита раскачивалась на Богдане, как какая-нибудь наездница родео, и со всей страстью отвечала на его голодные поцелуи.

Богдан оторвался от ее губ лишь на секунду. Скользнул пылающим взглядом вниз, туда, где стекающая с волос вода промочила ее футболку. И хотя та была, по меньшей мере, на пару размеров больше, чем нужно, острые возбужденные соски натянули влажную ткань.

— Иисусе…

Рита спрашивала, зачем он приехал. Богдан сослался на то, что хочет услышать правду. Но это было не совсем так. И теперь, сидя на диване в комнате своего сына, оседланный его горячей мамочкой, с впечатляющим стояком между ног, Богдан, наконец, осознал, в чем истинная причина его приезда. Он понял, что заставило его нестись через Атлантику в эконом-классе, не имея возможности даже просто выпрямить ноги, не говоря уже о том, чтобы прилечь. Какого черта он вообще затеял эту безумную гонку через полмира…

Все просто.

Он хотел этого. Он хотел Риту. Хотел, как ни одну другую женщину на планете. Он отдал бы все, что сейчас имеет, только за то, чтобы попробовать… узнать, как это. Снова быть с ней. Новой и наверняка изменившейся. Чтобы засыпать и просыпаться в одной с ней постели, зная, что за стенкой сопит их сын. Или болтает с друзьями по телефону, или рубится в видеоигры, или… Да мало ли что?! Он отдал бы все на свете, чтобы стать частью их повседневной жизни.