Мои печальные победы

«7 апреля 1978 г.

Стасик, я очень рада, что Вы написали про Блока, и очень хочу прочесть.

Но — я не могу писать сейчас письмо. Когда начала, то еще как-то могла, а теперь — второй день уж — не могу. Лучше бы Вы позвонили… Дело в том, что меня совсем заели светлосильные еноты![119] (Я не хотела рассказывать Гале, когда видела ее, п. ч; это — не женского плеча выносимостъ.) Видите ли, они совсем как бандиты ведут себя. Я ничего не могу доказать (как в детективе Чейза, который Галя дала мне прочесть, — «Свидетелей не будет»), п. ч. это все — телефонные наглости и угрозы. Но они — дословно — таковы: если я не пойму, что… (этого не стоит писать в письме), то «буду задушена — не сплетней, так голодом, не безработицей, так сплетней!». Дословно,

Я обязательно должна Вам рассказать хотя бы об одном не-анонимном звонке (вчерашнем), но писать — не хочу.

(Я теперь совершенно верю в то, что Вы рассказывали о Стрешневой…)[120].

Как они ненавидят!!! (Внешние поводы: 1) формальная школа; 2) Вы.)

Я понимаю, что на все это не следует обращать внимания. Но я не могу — в такие дни — ничего, ничего делать; вчера меня охватил такой ужас и отчаяние, что я даже Кожинову позвонила и сказала, что мне — страшно…

Мне действительно страшно. П. ч. они действительно могут все.

Гнусный-прегнусный Дмитриев.

Фогельсон…

(Не хочу говорить все имена — сейчас.)

Уверяю Вас, это — невыносимо, т. е.: это — точнее — маловыносимо. (П. ч. я очень много вообще могу вынести!) Ряшенцев.

Злотников.

(Я защищаю — всегда — строчку о Пентагоне[121]. Очень спокойно: мол, а почему надо любить, в частности, и пентагонских?.. Ну, такая буря начинается всякий раз!..)

Эту строчку — каким-то образом — инкриминируют прямо мне…

Мне сейчас так худо, что слов нет. (Одно хорошо: ясно сказано, чем я буду «задушена». — «И не такие дарования стирались в порошок!» — Все это не выходит из моих ушей.)

Не бойтесь, с Лангустой я не виделась ни разу. А в последние 2–3 недели, скорее даже — 3, и не звонит.

Во вторник, как ни звал Юра Смирнов (передавая приглашение и Лангусты), я не пошла на Юрино обсуждение на Лангустиных курсах. Сказала: фирма «Заря» придет окна мыть, — не могу. Не могу с грязными окнами жить ни одного дня больше.

Но Лангустино пророчество: «Все приличные люди отвернутся от Вас!», — как видите, сбывается. Три недели уж «все приличные люди» ведут себя почти уголовно и не скрываются более, не маскируются…

(Видно, они надеются, что меня еще можно запугать?)

Я не могу описать границ моего одиночества. Приезжайте.

У меня такая тошнотворная смесь омерзения и печали — ну, именно: тошнит, в горле ком.

Вот какое письмо неинтересное! А Ваше было — хорошее…

Я очень рада, что Вы там столько написали всего. И главное — Блока…

Ваша Т. Глушкова».