Мой Петербург

«Наши три комнаты были большими, в них были двустворчатые двери, блестящие паркетные полы и по два окна, — пишет финский писатель Тито Коллиандер в книге „Петербургское детство“. — Панорама была широкой и свободной: Малая Невка и мост, который вёл с Петербургской стороны на Крестовский, а за мостом — остров с дачами в окружении пышной зелени и небольшими доходными домами, справа, на нашем берегу — массивный трехэтажный особняк Колобова… Комнаты со стороны двора были намного скромнее… да и вид из окон не такой просторный и красивый. Перед глазами у меня громоздились чёрные и красные железные крыши, торчало множество высоких труб, и разбегались в разные стороны подвешенные на столбах провода. Вокруг стояли неуклюжие бурые, покрытые копотью дома, массивные и тяжелые, как всё в Петербурге. Двор был довольно мрачным с неровной булыжной мостовой и дорожками из каменных плит. Слева, за высоким деревянным забором была видна часть улицы…

Доносившиеся в окно крики петербургских торговцев-разносчиков, сохранились в моей памяти как первооснова всех подобных возгласов, которые я в дальнейшем слышал и всё ещё, бывает, слышу в разных странах. Снова я один в комнате с окнами во двор, и во мне живут эти возгласы. Их чёткая мелодия — воспоминание, сладко ноющее в моём сердце. Словно мне бросили причальный канат, и я обязательно должен его поймать: клюква-ягода-клюква… Так мягко, так полно печали…»

Дворовые окна Петербурга действительно совсем другие, нежели парадные. Сквозь них чаще угадывается жизнь. Парадные закрыты красивыми шторами, драпировками. Или сияют, светятся торжественными огнями. А у дворовых окон чаще шьют, стирают, читают книги, плачут или молчат. Всё как всегда, как во все времена. Как у Александра Блока — одиночество и покинутость у окна:

Одна мне осталась надежда:
Смотреться в колодец двора.
Светает. Белеет одежда
В рассеянном свете утра.

Я слышу старинные речи

Проснулись глубоко на дне.
Вот теплятся жёлтые свечи,
Забытые в чьём-то окне…

Желание заглянуть в чужое окно — ненарочно, мимолётно — знакомо всем петербуржцам. Мы все живём в одном городе, такие разные. Но мы объединены Петербургом. Соприкасаются наши дома и судьбы. Невольно открывшийся краешек жизни за чужим окном, наверное, никогда не бывает откровением. Наблюдая за другими, мы чаще всего видим самих себя:

Ветра легким дуновеньем
Штору сдвинуло чуть-чуть,
Ах, какое искушенье
В жизнь чужую заглянуть.

Незаметно и неслышно,

Чтоб не чувствовали взгляд —
Как живут и чем там дышат,
Думают и говорят.

Я взглянула — что такое?

Если шутка злая — чья?
Дом не мой, окно чужое,
Жизнь за ним была моя.

«Я полюбила смотреть в чужие окна, — вспоминает Нина Берберова о Петербурге, — особенно вечерами, ничуть не желая разделить чью-то чужую жизнь, но только желая увидеть эту жизнь, узнать, понять ее и погадать о ней. Я словно рассматривала какие-то иллюстрации в толстой книге, не всегда интересуясь её текстом. И эти картинки жили со мной потом, перед сном, в кровати, они вдруг возникали в памяти (при совершенно неуловимой ассоциации). Вот семейство сидит за вечерним чаепитием. Вот девочка, похожая на меня, разбирает сонатину Клементи. Вот мужчина старается стащить с женщины длинное, узкое платье, вот собака спит, подняв одно ухо и опустив другое, а между задними ногами у неё примостился котёнок в ошейнике…»

Окно… Открытое ли, запертое, занавешенное, забитое совсем… Оно всегда что-то означает для нас. Окно — это связь пространства дома с пространством города, возможность устремить взгляд. Бывает взгляд из окна и взгляд в окно. Как две стороны одной тайны.

Несмотря на что-то общее, форма окон петербургских домов менялась на протяжении трех веков. Барочные окна дворцов с нарядными наличниками и окна расцвета классицизма, высокие, со строгим карнизом, и эклектичные окна на исходе XIX века, и утонченные окна модерна — на каком ни остановишь взгляд, тотчас замечаешь: это окно Петербурга. Строгость, сдержанность линии, или что-то ещё, что трудно назвать словами, мгновенно определяет его принадлежность этому городу. Даже если всё уже давно изменилось в доме, за окнами по-прежнему мелькают тени прошедших эпох.