Мой Петербург

Как ни странно, в петербургской литературе XIX века о крышах написано значительно меньше, чем о дворах-колодцах, углах, подвалах. Разве что каморка Раскольникова была высоко под крышей. Но не пространство за окном, а узкая черная лестница, ведущая наверх, привлекала Достоевского.

Зато художники любили смотреть на наш город сверху во все времена. Они оставили нам удивительные панорамы Петербурга с башни Кунсткамеры, с башни Адмиралтейства. Наводнение 1824 года в изображении Тилькера — это разъяренные волны и утопающие здания — видны одни только крыши. А на знаменитой панораме Тозелли 1820 года ещё виден старый Исаакиевский собор, большая площадь между университетом и зданием Биржи с павильоном для Готторпского глобуса посредине. На некоторых крышах корпусов Академии наук ещё осталась черепица. И во всей красе Адмиралтейская верфь со складами громадных брёвен, с каналами, соединёнными с Невой; плашкоутные мосты — Троицкий, Исаакиевский, и мачты, мачты кораблей, удивительно сочетающиеся со шпилем Петропавловского собора, с Адмиралтейской иглой, флагштоками крепости.

Крыши привлекали художников ещё из-за дневного света. Живописцы пишут масляными красками только при дневном освещении. И многие художники устраивали мастерские в чердачных помещениях, где вместо кровельного покрытия делались стеклянные плоскости — фонари. Многие мастерские были специально спроектированы. Они сохранились и теперь. Например, на Большом проспекте Васильевского острова.

Вообще в XIX веке крыши очень изменились по сравнению с XVIII столетием. Применение металла и стекла позволило изготавливать верхние осветительные фонари сложной пространственной конструкции. Как на Почтамте, в зданиях банков, в Пассаже… Из Европы переняли традицию устраивать в чердачном уровне зданий мансарды — жилые помещения под крышей. Формы модерна также обогатили пластику крыш: появились всевозможные башни, островерхие щипцы, металлические украшения, флюгеры, шпили. Всё это очень разнообразило городские силуэты.

Это было время, когда художники и поэты увидели особенную, единственную красоту Петербурга. Не удивительно, что рядом со стихами поэтов «серебряного века» часто помещают иллюстрации Добужинского, Остроумовой-Лебедевой. Их Музы шли рука об руку. И об этом — строки Анны Ахматовой.

…Там комната, похожая на клетку,
Под самой крышей в грязном, шумном доме.
Где он, как чиж, свистал перед мольбертом,
И жаловался весело, и грустно
О радости небывшей говорил…
Теперь не знаю, где художник милый,
С которым я из голубой мансарды
Через окно на крышу выходила
И по карнизу шла над смертной бездной,
Чтоб видеть снег, Неву и облака, —
Но чувствую, что Музы наши дружны
Беспечной и пленительною дружбой,
Как девушки, не знавшие любви.

Окна мастерской Остроумовой-Лебедевой на Васильевском острове были обращены на крыши и церковь Светой Екатерины. За Малой Невой виднелись купола Князь-Владимирского собора, Петропавловка. Сколько этюдов и набросков сделала художница из окон своей мансарды…

Красоту Петербурга тогда уже использовали в коммерческих целях. Например, на крыше гостиницы «Европейской» был устроен ресторан с террасой.

Взгляд сверху — это не только новый ракурс. Это новое звучание города. Когда он виден далеко-далеко. Суетность, частности остаются внизу, и уже по-другому расставляются акценты. И столько простора и воздуха! Не долетают звуки транспорта, шум. Движение людей, трамваев, нити висящих фонарей — всё внизу. И почему-то гораздо заметнее разбросанные по улице крышки люков…

Как часто поэты в начале века селились или собирались в мансардах. Своеобразным культурным центром, поэтическим салоном стала знаменитая «Башня» Вячеслава Иванова на Таврической улице. Вернувшись из-за границы осенью 1905 года, поэт поселился с женой — писательницей Зиновьевой-Аннибал в квартире-мансарде № 24, на шестом этаже по главной лестнице дома № 35 на Таврической. В эти дни он писал в Москву: «Живем вдвоём с Лидией Дмитриевной наверху круглой башни над Таврическим садом с его лебединым озером. За парком, за Невой фантастический очерк всего Петербурга до крайних боров на горизонте. В сумеречный час, когда тебе пишу, ухают пушки, возвещая поднятие воды в Неве, и ветер с моря, крутя вихрем жёлтые листья парка, стонет и стучится в мою башню».