Мой Пигафетта

Но когда показался Форт Самтер, островок на входе в Чарлстонскую гавань, и грянул исторический первый выстрел, ознаменовавший начало грандиозной Гражданской войны, Географ вновь набрал полную грудь воздуха. Он, кажется, даже развеселился и, дирижируя ножом и вилкой, пропел, вернее, продудел, вытянув губы трубой: «Проснись, отважный Блай! Враг близко!»[3]

После обеда я предложила Географу вместе пойти на берег.

— Первые пальмы, — сказала я. Но он сидел сиднем, тогда я добавила: — Экскурсия на прогулочном кораблике к Форту Самтер. — Но он все равно сидел сиднем.

— Я знаю, — сказал, — что форт находится здесь, а видеть его мне незачем.

Рабы

Я переходила от картины к картине, но когда великих людей такая толпа, их легко перепутать между собой. Портрета Генерал-капитана я в итоге не нашла. За моей спиной то и дело слышался свистящий шепот: «Как вам нравится то, что вы видите? Как вам нравится то, что вы видите?» Наконец, не выдержав, я обернулась и крикнула:

— Да что, ради всего святого, что я должна увидеть?

Но оказалось, это всего лишь пожилая пара, ни дать ни взять — состарившиеся супруги Хапполати. Испугавшись моего крика, они схватились друг за дружку. Наверное, приняли меня за сумасшедшую, — в этой местности, говорят, на каждом шагу можно наткнуться на чокнутых путешественников, которые скитаются по свету на пароходах или пешком. Я быстро наклонилась и стала завязывать шнурки, которые и не думали развязываться. Потом мимо ваз и смотрителей бегом пустилась к выходу.

Я же отлично помнила, что с супругами Хапполати рассталась возле супермаркетов североамериканского континента, после того как по дороге в город господин Хапполати прочел в невыносимо душном такси лекцию о человеческих запахах. А заодно поговорил о пользе образования, вспомнил молодость, поведал о необычайной широте своих тогдашних воззрений и о том, что от его неприятия предрассудков не осталось и следа, как только по делам своей транспортно-экспедиционной конторы он прибыл в Африку, которой я в этом плавании не увижу.

Со мной рядом сидела жена Хапполати, окутанная ароматным облаком вполне понятной — парфюмерной — природы, и неотступно смотрела на бесконечную ленту палисадников с бесконечными домиками — близнецами.

— Не верите мне, спросите у моей жены. Она много лет прослужила в экспедиционных конторах, а у них весь белый свет во где — в кулаке.

Водитель прибавил газа и громче включил радио, в конце концов голос Хапполати затерялся в каком-то тупиковом переулке. Но когда я собралась выходить из такси, жена Хапполати схватила меня за руку, притянула поближе и прошептала на ухо:

— Берегитесь англичанина. Его не называют по имени, он хромает, и про войну свою он все выдумал.

Подготовка к крещению

«Проснись, отважный Блай! Враг близок!» Да не все ли мне равно, кто Географ на самом деле и как его зовут. Я же никогда не обращаюсь к нему по имени. Да и что значат имена, если мы давно стали неким единым целым? Он — казначей. Я — смотритель груза. «А Жестянщик — бездонная бочка!» — крикнул Нобель. Рядом с ним стоял Каносса, седой, сгорбленный крот, роющий ходы в машинном отделении, подняться на палубу он отваживается лишь с приходом темноты и с единственной целью — опорожнять бутылки, ибо то, что губит наши души, должно быть уничтожено.

Прижимистой выпивохой-тенью по пятам за ним следует Жестянщик, потому что Каносса щедро делится всем, что у него есть, и потому что только он на нашем корабле с грехом пополам понимает по — французски, в общем до конца рейса избавиться от Жестянщика Каноссе не удастся. Жестянщик ходит за ним хвостиком, по узким крутым лесенкам спускается в чрево корабля, в машинное отделение, где шум стоит такой, что ни на каком языке не поговоришь.

— Нарекаю тебя Бочкой! — крикнул Нобель и чокнулся с Жестянщиком, который, ни слова не поняв, радостно засмеялся и поднял свою кружку. — Не беспокойтесь, вам тоже имечко придумаем! — крикнул Нобель. — Вот пройдем Панамский канал и сразу начнем готовиться к крещению. Вы все-таки хоть по такому случаю наденьте дамское платье! Мы вам подберем имя, имя, имя… — он начал заикаться и, чтобы перестать, с размаху шлепнул себя по щеке. Потом откупорил очередную бутылку.

Сухопутные крысы

Ни Нобель, ни Каносса в город не пошли. Зато теперь, незадолго до отхода корабля, стояли на палубе и любовались картиной: из машины портового агента вылез Садовод, который растерянно озирался, очутившись среди тысяч контейнеров и трех своих громадных чемоданов, и не мог понять, когда же начнется его кругосветное путешествие. Но тут на помощь подоспели Стюард с Коком. Эта троица поднялась по сходням — впереди Кок, за ним, пошатываясь, пассажир с увесистой кинокамерой на животе, в арьергарде Стюард, который не столько нес, сколько волочил один из трех чемоданов и свободной рукой подпирал спину Садовода, норовившего сверзиться в воду. Однако, ступив на главную палубу, новый пассажир отряхнулся, точно мокрый пес, выпятил грудь и Коку со Стюардом не дал ни гроша.