Мой плохой босс (СИ)

— О, ошейник, — улыбается бармен, чуть подаваясь вперед, и прям-таки вынуждая меня снова вернуться взглядом к парочке в углу бара, — знаешь, тыщу раз это уже видел, а все равно — люблю смотреть снова и снова… Это всегда красиво.

А вот я бы выжег себе глаза. С удовольствием. Закрыл, зажмурился, отвернулся — лишь бы не видеть, как Ирина делает это… Своими собственными пальцами стягивает на горле этого своего Пэйна черную кожаную петлю. Смотрит на него, глаза в глаза, и между их лицами пара дюймов, не больше.

Такое ощущение, будто при мне она залезла этому своему Пэйну в штаны и страстно ему дрочит, не меньше — а я почему-то вынужден быть обычным зрителем.

— Нет, все-таки насколько же они космические… — тянет бармен, — прямо очень друг другу подходят…

Сука…

Опять, да! Ну, а что поделать, если больше никаких междометий у меня не находится?

Нет, так дальше продолжаться просто не может.

Я должен что-то сделать. А что я могу? И сколько у меня времени?

— Слушай, а что ты там говорил про их контракт? — я поворачиваюсь к бармену. — Что это вообще такое?

Тайна явно не коммерческая, потому что треплется бармен Сережа с охоткой, так, будто из его рта только что кляп вытащили. Но информативно.

— И в каких случаях контракты расторгаются?

Объясняет пацан путано, приходится фильтровать, впрочем это для меня дело привычное. Фильтровать и вычленять из кипы слов или завала цифр нужную мне информацию я умею прекрасно.

Нет, все, что мне объясняет бармен — муть страшная, ей богу. Никакой юридической силы у местных контрактов нет, все держится на честном слове, но… Видимо, поэтому Геныч обещал меня урыть. Здесь если испортишь репутацию, то все — эхо от твоих подвигов разлетится во все стороны, и в приличной тусовке тебя уже и не примут.

Это мне и нужно.

А что самое важное — Сережа укладывается в семь минут. Почему я знаю? Потому что на восьмой Хмельницкая поднимается с дивана, разматывая поводок, намотанный на запястье.

Она меня не видит. Кажется, даже маску я мог не покупать — все равно без толку. Она вообще никого не видит, для неё есть только Пэйн и никого больше.

Уходят. Мое время вышло — они уходят. Нет, не в сторону выхода, в другую дверь неподалеку от их дивана.

Я соскакиваю с барного табурета и шагаю следом. Правда, когда я оказываюсь за дверью — Ирина уже шагает вдаль по коридору, ведет своего саба на поводке. Коридор темный, тоже освещается только алой подсветкой и яркими подсвеченными цифрами на дверях.

Коридор же перегораживает вертушка, а рядом за конторкой подпиливает ногти девица с ярко-красными волосами.

— В игровую зону вход только вместе с госпожой, — меланхолично замечает она, когда я замираю у перегораживающей проход вертушки, — выбери себе хозяйку и приходи. Мы пропустим. Не стоит беспокоить тех, кто свой выбор уже сделал.

Черт!

Нет, можно было бы проскочить, и рвануть следом — но рядом с этой вот администраторшей стоит бугай, один удар которого гарантирует мне крепкий нокаут. Нет, пожалуй, я не готов к такому быстрому завершению этого вечера.

И все же, еще минуту я стою, провожаю взглядом парочку. Ровно до той поры, когда Хмельницкая затаскивает этого своего Пэйна в дверь с пылающим алым цифрой «5». Ну, хорошо хоть их номер не за поворотом коридора оказался…

Мне нужно поторопиться.

Я возвращаюсь в барный зал, оглядываюсь. Я совершенно точно замечаю несколько женщин, поглядывающих на меня с интересом.

Что там говорила сделать хозяйка клуба? Снять рубашку и пиджак? Это поможет?

Пальцы, расстегивающие пуговицы на груди, немного ватные.

Что я делаю вообще?

И все-таки — только подумаю о том, как далеко Ирина может зайти с этим своим Пэйном — движения становятся все более резкими.

Он не будет прикасаться к ней. И она — она не будет смотреть на него, как на единственного мужчину на планете.

Моя! Эта чертова дрянь — моя, будь она не ладна! И я сделаю все, чтобы этого ушлепка рядом с ней не было.

В голове такой сумбур, что даже анализировать это все не хочется. Рубашку и пиджак я таки складываю стопочкой и оставляю на кожаном диване. Искренне сомневаюсь, что кому-то надо их спереть.

Возвращаюсь к барной стойке, снова усаживаюсь на барный табурет. Кстати, бар — самое освещенное место в зале, поэтому сейчас сложно не ощущать себя товаром на витрине.

— Руки на колени положи, — советует бармен, — и глаза опусти, они это любят. Когда демонстрируют готовность покоряться.

Гениальные советы от явного раба.

Хотя… Кажется, в ином свете меня здесь и не рассматривали. И эта мысль на самом деле меня парализует, как только осенила. И… Нет, я же не такой. Не Нижний.

И самолюбие вдумчиво замечает: «Ты в этом уверен, Антоша? Что ж тебя так от Хмельницкой-то повело, после ресторана?»

Бля, еще никогда я настолько не ощущал себя сумасшедшим. Это какое-то раздвоение личности, не иначе. Но нет. Я совершенно точно уверен, что нет. Я не Нижний. Не раб!

Я сижу боком к барной стойке, поэтому ничего удивительного не случается, когда моей спины касаются чьи-то острые ногти. Тем не менее, я вздрагиваю.