Но мне плевать. Я лишь ближе подтягиваю к себе Антона, скользя кончиками ногтей по его горлу и уплотняя наш с ним поцелуй.
Вкусный. Сладкий. Мальчик без тормозов. Мой мальчик!
Не хочу его ни с кем делить, ни с Ивановской, ни с кем бы то ни было. Хочу, чтобы он стоял только у моих ног и именно я вылепила из него, то что мне нужно.
Ох, какие глупые мысли, Ира… Что за ваниль?
Антон пытается доминировать даже со мной, пытается глубже толкаться своим наглым языком, чего я ему не позволяла, а надо бы понимать, что любая подобная дерзость со мной позволяется не всем. Но, ладно, ему можно… Я даже нахожу это приятным.
Своевольных балбесов с таким вкусом можно… воспитывать — вы даже не представляете. Лапки уже так и чешутся.
Ладно. Сегодня мы про воспитание не будем. На первый раз я ему эту его бесцеремонную наглость прощу. Ведь сейчас он не бежит. Не выворачивается. Лишь только пробует меня еще и еще, позволяя мне делать то же самое.
И это уже верх того, насколько может обостриться внутри меня голодная тигрица.
Каждое движение с каждой секундой становится все жарче. И вот я уже ощущаю, как болезненно ноют возбужденные соски, задевающие ткань. Черт…
А вот на работе я настолько близка к тому, чтобы наброситься на мужика, еще не была…
Хотя? Так ли странно? Это ж не просто мужик, а мой чертов босс, мой личный краш, тот который даже своим мудачизмом не смог сделать мне прививку от себя.
Вот он — мой личный триумф, в кои-то веки выбравший именно меня. Тянется к моему рту за еще одним поцелуем, жадно сжимает пальцы свободной руки на моем запястье. Я даже не рассчитывала уже, что буду ощущать вот такую его захлебывающуюся жажду. Причем подвел он к этому всему — по-хорошему. Без этих всех своих гадостей.
Упс, сглазила.
Антон-таки отклоняется. Разрывает контакт наших с ним губ, выныривает из поцелуя, прижимаясь к моему лбу своим, и некоторое время просто дышит, лихорадочно, жадно, будто бегун, только-только пересекший финишную линию.
И сложно даже объяснить с какой томностью вздрагивает мое сердце на каждый такой его вздох. Это же не просто дыхание, это чистой воды возбуждение, выжигающее и его. Значит, это не я одна такая помешанная. Он — кажется, влип даже поглубже, чем я.
Он думает. Жмурится, молчит и явно думает — «режим мыслителя» обозначен на напряженном лобике Верещагина. А о чем вообще тут думать, скажите на милость?
Я уже сама прихватываю его пальцами за волосы, пропускаю их сквозь пальцы, оттягиваю их назад.
Сама падаю губами на его открытое горло.
И языком веду вверх, от кадыка и к щетинистому подбородку. Просто чтобы обозначить: «Я тебя хочу». Чтобы еще раз распробовать его солоноватую кожу. Чтобы зажмуриться от удовольствия, потому что на вкус это — почти то же самое, что пить терпкое выдержанное вино.
Что он будет делать? Снова вывернется? Снова попросит прекратить? Ну, что ж, в этом случае я, пожалуй, могу даже разозлиться. В конце концов, столько меня динамить — сколько можно-то? Уже же понятно, что я держусь из последних сил, отворачиваясь от всего того, за что этого дрянного мальчишку можно было бы прибить.
Он не отодвигается. Лишь выдает один глубокий рваный выдох, заставляя мою хищницу только восторженнее заскулить.
Что может быть вкуснее, чем вот так — медленно смаковать вкус своей самой заветной жертвы, а? Парализованной, замершей жертвы, которая поджала лапки и сама ложится в твою пасть.
Антон отодвигается. От меня.
Делает это он довольно твердо, вынуждая меня разжать пальцы на его галстуке, делает шаг назад и замирает, там, за столом, глядя на меня темными и затуманенными глазами.
Это вообще-то возмутительно. Но что мне? Навязываться? Продолжать к нему лезть, если он так настойчиво пытается установить дистанцию?
Нет уж.
Я выпрямляюсь, скрещивая руки на груди, прямо глядя на Антона.
— Ну что, хочешь, чтобы я извинилась? — насмешливо уточняю я. — За навязывание тебе своей унылой персоны?
— Ни в коем случае, — выдыхает Антон, морщась. Морщится он недовольно, но ощущается, что это его раздражение не в мой адрес. Боже, неужели жалеет о том своем заявлении на корпоративе? Что, правда?
Я наблюдаю за ним с интересом. Молчу. В конце концов, что мне еще ему говорить?
Люби меня, я все прощу? Неа, не прощу. Не те косяки у Антона Викторовича.
Да и где я, и где прощение? Это же два противоположных друг другу по смыслу понятия. Но даже с тем, что я не простила, можно как-то жить и к чему-то прийти. Было бы желание. Но отлюбить меня сейчас очень даже нужно. Можно не прямо тут, в конце концов, я — не Ивановская, где попало не трахаюсь, но пофантазировать на тему «секс на рабочем месте» в принципе поощряется.
И я трогала вот это? Всё, теперь точно больше не буду!
Глава 21. Антон
Тишина в кабинете царит такая, будто кто-то объявил минуту молчания и забыл сказать, что она закончилась. Лишь только постукивание пальцев по клавиатуре и слышно. Вроде тихое, а слышно — очень хорошо.
Ирина сидит за своим ноутбуком и вроде как ничего особенного не делает, работает, но делает это…
С такой напряженной спиной, с настолько поджатыми губами…